Борис Сокольников - Золотое перо

Владик вынул из кармана длинную красную ручку и протянул ее Веронике.

- А на кого был похож этот араб?

- Он был похож на Отелло. Настоящий араб: черный, высокий, курчавый и с огненным взглядом.

- Какая странная ручка, - проговорила Вероника, - Смотрите какая большая, длинная. Таких нигде и не делают.

- Индивидуальный заказ, наверное.

- Наверное. Смотрите, какая.

Писательница разглядывала перо, отставив его в сторону. Открытая перьевая пластинка светилась золотистым светом. Продолговатое вытянутое тело ручки сужалось к концу и здесь ее увенчивало миниатюрное изображение головы черта, искусно вырезанное из твердого дерева.

- Ух какая! - еще раз проговорила писательница. - И зажим золотой. Смотрите, тут и проба выбита. Смотрите, смотрите! И гравировка на пере есть. Смотрите какая красивая!

Действительно, вдоль пера, по его правой стороне, вдоль золотой каемочки была видна надпись ;;;;;; ;;;;. Тонкая и красивая.

- Ну, продолжайте, продолжайте. Вы же мне не дорассказали.

- Короче, говорю я этому иностранцу: "Я так просто не могу эту ручку взять, мы не нищие тут живем. Ну, если только за деньги." Вытащил десятку, отдал ему, он на меня так странно посмотрел, мы и расстались. Потом только я сообразил, что раз подарок, то денег предлагать нельзя.

- Конечно нельзя.

- Сообразил, а машина уже на бульвар заворачивает. Уехала!

Вероника разглядывала подарок.

- Теперь этой ручкой "Апофеоз" писать буду. Давно задумал. Сначала я хотел написать эту тему в прозе, но теперь решил написать широкое историческое полотно в стихах.

Владик подпер правой рукой подбородок и задумчиво уставился в дощатый угол давно не ремонтировавшегося кафе.

Конечно, если бы он, Владик, был бы назначен директором этого торгово-столового заведения, этого кафе, он бы такого разгильдяйства, как происходит здесь, не допустил: где и когда это видано чтобы в центре Москвы все стены кафе были засижены и загажены мухами? Это стыд и позор на всю Москву. Это Москва! Вот если бы Владика назначили заведующим этого кафе, тогда было бы совсем другое дело.

Владик приехал в Москву из города Козельска и квартиры и постоянного надежного места работы в Москве у него все еще не было. О такой хорошей должности в Москве, как директор этого кафе, с которой Владик мог бы справиться, Владику можно было только мечтать. Вот он и мечтал, часто, всегда, постоянно - по ночам, - или гуляя один по московским улицам, о таких хороших вещах он мечтал, которые могли бы случиться в его жизни: что он уже, к примеру, или директор кафе или столовой в Москве, или, скажем, рубщик мяса на Даниловском рынке. Но как устроиться на такие должности и как найти таких знакомых чтобы помогли в этом деле, Владик не знал. Если бы Владик мог хорошо и на постоянно устроиться в Москве, это была бы тогда совсем другая жизнь и у него нашлось бы время и возможность войти в московские редакции, в издательства, в журналы.

Конечно, самым простым и надежным делом было бы жениться в Москве на Москвичке. Да беда в том что у Владика уже была жена в городе Козельске. Поэтому о таких вещах и можно было только мечтать.

Вдруг в кафе началось какое-то движение.

Две деревенские бабы, сидевшие со своими сумками за столами, присели на корточки и спрятались за столешницами.

Глядя на них три московские девочки-школьницы из третьего класса, сидевшие с мороженным, так же нагнулись за столом и спрятались за своим столом.

Лицо Владика набычилось и покраснело. Он раздвинул руки и начал шевелить раздвинутыми пальцами как буд-то бы ловя внизу под собой под стулом в невидимой и мутной воде раков. Его голова мелко вздрагивала.

Вдруг он сильным движением откинулся на спинку стула, раскинул в обе стороны руки и стал говорить:

- Мы в космос запустим ракету:

дерзанья поэтов растут,

и атомной станции светом

огни коммунизма зажгут!

Нам дышится вольно, свободно,

и шири полей не обьять.

Мы мир отстоим всенародно!

Войне никогда не бывать!

Деревенские бабы послушали его, успокоились и снова уселись на свои стулья. Маленькие школьницы тоже вылезли из-под стола. Одна из них, хихикая, сказала:

- Ой, как я испугалась!

Махая руками как двумя оглоблями, Владик продолжал читать свою пока еще не записанную и нигде не опубликованную поэму:

- А после по улице Школьной

пойду я, усталый, домой,

и ветер с тоской беспокойной

летит над моей головой.

Вероника Захаровна выпустила тонкий и длинный клубок дыма.

- Вот вы, Владик, мне много рассказали о своих замыслах, планах, задумках. И я тоже теперь хочу вам рассказать про себя. Мне, честно говоря, и поговорить не с кем. У меня есть муж Саша, но он от литературы так далек!.. Никому мы с вами, Владик, не нужны, и если, скажем, однажды умрем, никто этого даже и не заметит.

- Да! Да! Но нужно писать, работать!

- Вот вы, Владик, задумали творческую работу. Творческую! Полны замыслов, сомнений. Может быть, вы и ошибаетесь, но вы правы. Хоть что-то да и случилось у вас сегодня в жизни, хоть что-то да и произошло. Что-то необычное, новое. А у меня ничего никогда не бывает, ничего никогда не случается, ничего не изменяется, ничего не происходит! Никогда!

Владик состроил задумчивую гримасу и вдруг, вскочив, протянул авторучку Тушновой:

- Вероника Захаровна, возьмите! От души!..

- Ну если от души...

Писательница упрятала перо в портфель и встала. Они ушли, прижавшись друг к другу.

В переулке Бухнов вдруг вспомнил, что не успел записать пришедшее ему в голову стихотворение, и встал. Он долго и сосредоточенно рассматривал закраины крыш, пока какой-то шофер не закричал ему:

- Хватит ворон ловить, олух!

2

И опять редакторы не принимали ее рассказов, хотя она уже давно перешла на новые темы. И теперь вместо редакторов Веронике стали отвечать литературные консультанты, так как она перестала кивать своим профессионализмом.

Никому не нужны были ее мысли и надежды.

И опять, как и в далекой литературной молодости, Вероника вынимала из почтового ящика толстые конверты с возвращенными рукописями. Но!.. Но, товарищи, но!.. Ведь только сейчас она начала по-настоящему и хорошо писать. Теперь для нее был неважен прежний рассказ, с которым она обивала пороги редакций. Теперь, пока приходил ответ из журнала, она писала два, три, пять новых рассказов. И чем совершенней, сильней, талантливей она писала, чем меньше значения она придавала литературным нормам и обычаям, тем более неприемлемым для редакторов становилось ее творчество.

...Ночь смотрела на землю...

Да и так ли важно все это?... Когда горит свеча внутри тебя, так ли важно, поставили ли свечку по твою душу?..