Сэмюэл Дилэни - Далгрен
Её лицо не было утончённым; но улыбка сожалела, и между бровями и сжатыми губами, — выглядела смущённой.
— У тебя, — сказала громким голосом, официальным тоном (но ветер все-таки вносил какие-то нотки), — есть отец. — Её теплое бедро прижималось к его животу. Воздух, который до сих пор казался ему мягким, превратился в лезвие, пытающееся из любопытства проникнуть в его чресла. — У тебя есть лицедей!.. — Вот его щека прижимается к её рту. Но лицо она отвернула в сторону. — Ты... — она положила свою бледную ладонь сверху на его огромную (Такие большие руки для такого маленького человека, кто-то когда-то беззлобно сказал. Он помнил это), лежащую на её ребрах, — ... красивый. Ты пришел откуда-то. Ты куда-то идешь.
Она вздохнула.
— Но... — он сглотнул комок в горле (не был же он настолько мал). — Я потерял... что-то.
— Обстоятельства сделали тебя тем, что ты есть, — продекламировала она. — То, что ты есть, сделает тебя тем, чем ты станешь.
— Я хочу вернуть что-то!
Она потянулась назад, пытаясь придвинуть его поближе к себе. Холодный колодец между его животом и её поясницей разрушился.
— Чего у тебя нет? — она посмотрела на него через плечо: — Сколько тебе лет?
— Двадцать семь.
— У тебя лицо человека намного младше. — Она хихикнула. — Я думала, тебе... шестнадцать! У тебя руки человека гораздо более старого...
— И злого?
— ... более жестокого, чем, я думаю, ты есть на самом деле. Где ты родился?
— Север Нью-Йорка. Вряд ли ты знаешь город, долго я там не прожил.
— Наверное, не знаю. Ты далеко забрался.
— Я был в Японии. И в Австралии.
— У тебя есть образование?
Он рассмеялся. Ее плечо качнулось, сдвинутое сотрясениями его груди.
— Один год в Колумбийском. И еще почти год в местном колледже в Делавере. Степени не получил.
— В каком году ты родился?
— Тысяча девятьсот сорок восьмой. Еще я был в Центральной Америке. Мексика. Я только что вернулся из Мексики, и...
— Что хочешь ты изменить в мире? — продолжила она декламировать, глядя в сторону. — Что хочешь ты сохранить? И что это за вещь, которую ты ищешь? От чего ты бежишь?
— Ничего, — сказал он. — И ничего. И ничего. И... ни от чего, насколько мне известно.
— У тебя нет цели?
— Я хочу добраться до Беллоны и... — он усмехнулся. — Цель у меня такая же, как и всех остальных; в реальной жизни, по крайней мере: пережить еще одну секунду, сберечь сознание.
Еще одна секунда прошла.
— Правда? — спросила она, достаточно реальная, чтобы он осознал искусственность того, что сказал (думая: она все более в опасности с каждой утекающей). — Тогда радуйся, что ты не какой-нибудь персонаж, кое-как накарябаный на полях чьего-то потерянного блокнота: ты был бы до смерти скучен. У тебя что, вообще никаких причин нет, чтобы туда идти?
— Добраться до Беллоны и...
Он не продолжил, и она сказала:
— Ты не обязан мне рассказывать. Значит, ты не знаешь, кто ты? Вряд ли этот вопрос настолько сложно выяснить, чтобы тебе пришлось тащиться из самого Нью-Йорка, через Японию, — сюда. А-а... — Она замолчала.
— Что?
— Ничего.
— Что?
— Ну, если ты родился в сорок восьмом, тебе должно быть гораздо больше двадцати семи.
— Что ты имеешь в виду?
Он начал покачивать её руку, медленно.
Она сказала:
— Я родилась в тысяча девятьсот сорок седьмом. И я гораздо старше двадцати восьми. — Она прищурилась, глядя на него. — Но это на самом деле не ва...
Он откатился назад, в яркие листья.
— Ты знаешь кто я? — Цвет ночи застыл между прозрачным и мутным. — Ты пришла сюда, чтобы найти меня. Неужели ты не можешь сказать мне, как меня зовут?
Холод сползал по его боку, там, где она прижималась к нему, медленный как масло.
Он повернул голову.
— Пойдем! — сказала она, садясь, и полотно ее волос изогнулось в его сторону. Пригоршня листьев упала ему на лицо.
Он тоже сел.
Но она уже бежала, ноги мелькали и мелькали на пёстро-лунном фоне.
Ему стало интересно, откуда у нее эта царапина.
Схватив штаны, он натянул их на ногу, и на ногу; схватив рубашку и единственный сандалий, — перекатился на ноги...
Она огибала край скалы.
Он задержался, чтобы застегнуть ширинку и свести вместе крючки на ремне. Ветки и галька впивались в его ступни. Она бежала так быстро!
Он подошел в тот момент, когда она оглянулась назад, положил руку на камень — и отдернул её: поверхность камня была мокрой. Он смотрел на грязь, растертую по желтоватой ляжке.
— Вон там... — он показала внутрь пещеры. — Видишь?
Он потянулся, чтобы прикоснуться к её плечу, но нет.
Он сказала:
— Давай же. Зайди.
Он сбросил сандалий: шелест подлеска. Он сбросил рубашку: она приглушила шелест.
Она смотрела на него в ожидании, отступила в сторону.
Он вошел: мох на его пятке, мокрый каменный пол под сводом стопы. Вторая нога опустилась: мокрый камень.
Воздух трепетал вокруг него. В сгустившейся тьме что-то сухое чиркнуло его по щеке. Он потянулся вверх: мертвая лоза рассыпалась листьями. Она раскачивалась: что-то страшно грохотало далеко вверху. Держа в голове видение смертельной грани, он плавно двинул ногу вперед. Его пальцы нашли: веточку с отставшей корой... комок мокрых листьев... трепет воды... Следующий шаг, и вода облизала всю его ступню. Он шагнул снова:
Один только камень.
Мерцание, слева.
Он шагнул снова, и мерцание стало оранжевым, за краем чего-то; что было стенкой ниши в скале, с тенью от потолка, следующий шаг.
За мёртвой веткой — медное блюдо, широкое как автомобильная шина, с костром, догоревшим почти до углей. Что-то в остатках пламени щелкнуло, выплеснув искры на мокрый камень.
Впереди, там, где мерцание просачивалось в сужающуюся прорезь высоко вверху, нечто ловило отблески и отбрасывало их назад.
Он перебрался через здоровенный валун, замер; эхо от дыхания и горение костра намекало на размеры пещеры. Он измерил расщелину, перескочил на метр и вскарабкался на дальний склон. Почва поддалась под его ногами. Он слышал, как галька, падая, жалуется каменным стенам расщелины и запинается, и шепчет, и — тишина.
Потом: всплеск!
Он повёл плечами; похоже, глубина там была всего лишь ярд или около того.
Взбираться пришлось довольно долго. Один ровный участок, на высоте футов в пятнадцать, задержал его на некоторое время. Он сместился к краю и с трудом поднялся по не столь ровной части пласта. Он нащупал толстый рубец, который, как он осознал, подтягиваясь вверх с его помощью, был корнем. Он задумался, чей это был корень, и достиг уступа.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});