Иван Тяглов - Круги Магистра

Замолчали осадные восьмидюймовки за железнодорожной насыпью. Перестала грохотать Артиллерийская горка, в городе стих резкий штуцерный треск.

В каменных прокаленных солнцем кварталах пожары угасли в первую ночь перемирия, хотя не находилось смельчаков, чтобы спуститься за водой к гавани, а водовзводную башню на Абрикосовке расстреляли прямой наводкой королевские броненосцы. Они так и торчали на рейде, вытянув частоколы труб, придавили Корабельный залив тяжелыми серыми телами из дельцской стали. И дула орудий тупо смотрели на город из развернутых башен.

Ночами по мостовой гремели шаги патрулей. В слободу не совались, в Абрикосовку тоже, ходили вдоль Городского шоссе до Ратушной площади и обратно.

По одной стороне - крепкие парни в белых форменках и черных суконных брюках: белые береты Королевского флота, патронные сумки на ремнях, штуцера через плечо.

Напротив - стражники в мундирах песочного цвета: блеск начищенных сапог, карабинерские палаши, желтой кожи пристяжки револьверов, широкополые черные шляпы.

- Смута! - безнадежно качали головами горожане, покрепче запирая на ночь ставни.

А по улицам вольно бродили ветры, закручивали вихрями белую пыль, уносили горький запах взорванного, сгоревшего жилья.

Завечерело, стрекот кузнечиков сник. Ветер, гнавший весь день облака в океан, зашел от полуночи, стал жестче и холоднее. Закат поднял свои сполохи. Тучи, катившиеся к горизонту, зажгли кромки, потемнели и стали похожи на клочья сгоревшей бумаги, раздуваемой ветром.

- Закрыл бы окно, Винтик.

Мальчик не ответил. От невесомого бесшумного полета облачных миров в груди поднимался тревожный холодок. Небо звало, открывало прозрачные пространства, как будто из дальних далей доносил ветер звук походной трубы. Бегали по спине мурашки, тело становилось легким, слепленным из тополевого пуха, толкнись полетишь. Но другая тревога, злая и тяжелая, отпустила только на мгновение, а потом снова заворочалась колючим противным комком, от которого щипало в горле и в носу.

Заря успела побледнеть до слабой желтизны, теперь она ползла по горизонту; там, на севере, пришло время белых ночей.

Снизу послышались голоса, довольно горланившие "Стального гиганта", лязгающий шаг подкованных ботинок. Вадим тронул мальчика за плечо, прикрыл осторожно створки, задернул шторы.

- Извини, малыш, но эти пальнуть могут.

Винтик посмотрел ему в лицо, чтобы вышло убедительнее, и сказал:

- Ну давай завтра пойдем искать Даню и Мари. Мама говорила, что слобода цела.

Вадим покусал нижнюю губу.

- Ладно, завтра... А может, дождешься школы? Там встретитесь.

- Ну да, три дня еще... И поговоришь там! Сразу дежурная дама уши навострит...

- Ну и школа у вас...

- Вадик, а ты на флоте служишь?

- Нет, в Морской охране. Да и служба эта... Моторы, механизмы.

- У вас же парусники.

- Катера еще... - Он дотянулся до выключателя, щелкнул. - А, черт, опять света нет. - Раздосадованно плюхнулся на скрипучий диван.

Винтик забрался туда с ногами, ткнулся в суконную, пропахшую морем и мотором куртку, и Вадим тихонько обнял его за плечи.

- Ты о чем думаешь? - Мальчик выпростал из-под Вадимовой руки взлохмаченную голову.

- Вечер сегодня... Дурацкий какой-то.

- Ты за тетрадями пришел?

- Нет, все бумаги в башне. Надо было с твоим отцом поговорить.

За окном обреченно гудел ветер. Винтик услышал, как Вадим бормочет про себя: "Что же этой дряни от ребят-то нужно..."

Вдали пересыпали звонкую медь куранты.

- Вадик, почему Морская охрана не за короля?

- А ты за короля?

- Вот еще! У нас вольный город.

- Вольный город Бремен...

- Чё?

- Ну, там, откуда я родом, есть такой город.

- А на карте он есть?

- Какая там карта...

Хоть и взрослый, и с шевронами инженера на рукаве, почти офицерскими, только серебряными, но чувствуется у него какая-то мальчишечья боль. И нездешняя темная грусть. Теперь многим больно и плохо. Даня исчез... Винтик прижался к Вадиму.

- Ложись-ка спать, гражданин вольного города.

- А папа?.. - встревожился Винтик.

- Он придет, ты не бойся, просто, видно, у него разговор долгий вышел.

- С кем?

- Да так, в Ратуше... Спать.

Вадим подхватил мальчика на руки. Тот брыкнул тощими коричневыми ногами.

- Вы, сударь, не дергайтесь, все равно не отпущу, - строго сказал Вадим. Винтик обнял его за шею.

- Ты не уйдешь? - сонно спросил он.

- Дождусь, пока твоя мама придет из госпиталя...

--------------------------------------------------------------------------

----

Утро началось с горна городского трубача, проскакавшего в черно-золотом камзоле от площади Побед до Зеленого кургана. Так полагалось по стародавнему обычаю. Во время Смуты трубача вроде бы посадили в тюрьму, устроенную для военных нужд из цирка, то ли держали под домашним арестом в Ратуше. Люди короля и стражники в один голос утверждали, что он своей трубой сбивает с толку солдат... Переливы утренней песни под звонкое щелканье подков возвращали прежние теплые и ясные дни. Они были совсем рядом, со своими рассветами, долгими играми, похождениями следопытов на Стапельном пустыре и острым запахом жестких коричневых груд водорослей, к которым тихо, пересчитывая каждый самый мелкий камешек, докатывается присмиревшая после шторма волна, прозрачная, как тонкое зеленоватое стекло; но между этими днями и сегодняшним утром поднялась тусклая тяжелая стена недавней памяти огня и взрывов, шелестящего полета снарядов над головой. Каждый мог убить Даню, Вадика, маму, всех! Каждый крошил, разносил в щебень город, ласковый и добрый, с его синими заливами, со старыми фортами, угрюмо глядевшими на бронированные "утюги", сменившие на рейде шхуны и бригантины.

А мелодия, чистая и свежая, как утро, прогоняла, уводила, пронесенная трубачом через весь город, те страхи, что вчера еще бродили по улицам вместе с патрулями.

Винтик пулей вылетел из кровати, дел было полно. Дома оказались и папа, и мама, кажется, впервые за последние три месяца они никуда особенно не торопились.

- Пап, пойдем сегодня в слободу? - Это уже, перехватывая бутерброды, после фырканья под умывальником. Брызги летели во все стороны, на полу вышла лужа, Винтик получил необидный, для общей потехи, шлепок. Ну, а лужу тут же извел он сам огромной жесткой тряпкой. Ладно уж, в честь такого утра...

- Между прочим, ты и один сегодня можешь, заставы сняты, - отец прихлебывал кофе с лимоном из огромного бокала с отбитой ручкой.

- Даже не верится, - мама покачала головой. На ней было новое желтое с цветочками веселое платье. Стала она вдруг такой молодой и красивой, какой Винтик ее вообще не помнил.

- Пап, а чего ты так долго не приходил вчера?