Дана Арнаутова - Культурный слой

Какая подлость! Да, операция чрезвычайно дорогостоящая. И пусть она требует уникального оборудования и не менее уникального персонала. Да-да-да… Да он бы всю жизнь работал на этот кредит, он бы продал всё, ведь на другой чаше весов — Элен. Его сероглазая Элен, у которой куда меньше заслуг перед мировой наукой и совсем нет времени, чтобы эти заслуги появились.

Джереми вспомнил профессионально сочувственный тон врача в баснословно дорогой швейцарской клинике. Анализы и томография, всестороннее обследование, всё, что нужно. Сбережения ушли водой в песок, дом пришлось продать — плевать. И эти форменные цветные халатики, сливающиеся в радугу от мельтешения перед глазами… Они пили кофе в крохотном ресторанчике на горном склоне, он ломал плитку знаменитого шоколада: черного, маслянисто-тяжелого, с густым запахом. И думал, что вот еще день-два — и ей станет лучше. Не может не стать. Шоколатье улыбались им, принимая за молодоженов — бог весть отчего. Элен смеялась, клала ему в рот кусочки шоколада, а в глубине серо-зеленых глаз плескался страх.

А потом ему позвонил костлявый Страабонен, которого Джереми тогда знать не знал, и сообщил плаксивым голосом, что, по имеющейся у него неофициальной пока информации, попадание которой в прессу крайне нежелательно, кандидатура мисс О’Нил рассматривается среди прочих соискателей нобелевской премии в области физики. «Особенно в связи с тем, что состояние мисс О’Нилл может внушать некоторые опасения, — подчеркнул он, — я хочу поздравить вас и пожелать успеха мисс О’Нилл»… Это было как раз в тот день, когда Джереми забирал последние анализы из клиники. Разноцветные листочки — весёленькие, чёрт возьми! — сыпались из непослушных пальцев, врач взирал мягко и понимающе, твердил о возможности чуда, призывал не отчаиваться. Он чуть не пропустил звонок из комитета, ведя машину по серпантину горной дороги, но съехал на обочину, взял трубку и потом долго сидел, чувствуя себя приговорённым, которому дали не помилование, нет. Только надежду. И эта надежда хуже всего, потому что не хочет умирать, не хочет погаснуть, заставляет цепляться до конца и не даёт с достоинством принять неизбежное. И эту надежду разбудил Страабонен.

Джереми так и не понял, зачем этот надушенный слизняк, каждое слово которого отдавало гнилью и коварством, решил вдруг сообщить ему о решении комитета. Сначала он думал, что старик намекает на взятку, но, сколько бы и в каких учтивых выражениях Джереми ни предлагал, Страабонен делал вид, что не понимает.

Но тогда, в тот день, он даже не думал про старика, не до него было. В гостинице он выложил Элен обе новости, радуясь, что их две, что можно по профессиональной привычке выдвинуть на первый план нужную, прикрыв вторую фальшивым оптимизмом. Элен молчала. Рассеянно чертила на салфетке какие-то формулы, как другие рисуют цветочки и рыбок, потом подняла на него глаза. И он понял, что все это время она не верила любезности врачей, холодной асептической белизне швейцарских томографов и даже маслянистому вкусу прославленного шоколада, скрывающему горечь под сладким тяжелым запахом и вкусом. И еще он понял, что проклятый short-list — самый изысканный вид жестокости, известный ему. Тонкая пытка затянутой, сложной игрой дворцовых интриг, где вместо трона разыгрывается жизнь, бесценная возможность обмануть костлявую, вывернуться из её суставчатых пальцев, ускользнуть из-под самого её носа, провалившегося от дурных болезней. Когда Джереми навёл справки об этом Йохане Страабонене и побегал изрядно, перетряхивая все старые телефоны друзей, чтобы ущучить проклятого интригана, поймав его на утайке от налоговой сторонних доходов, он узнал, что вероятнее всего в ноябре нобелевский комитет назовёт фамилию русского академика, который усовершенствовал теорию и технологию ментального переноса (теперь-то он чуть не наизусть выучил биографию этого Виталия Навкина), но многие считают, что работы мисс Элен О’Нилл совершенно революционны, и звучат даже предложения забыть нелепый обычай и учредить премию по математике, так что есть шансы, шансы есть. Надежда теплится.

Потом они ждали. Бесконечные пять недель, пока шел сбор подписей и резюме, пока заседал комитет: неторопливо, обстоятельно взвешивающий все за и против. Кто-то из этого списка вполне имел шансы дождаться следующей номинации, но только не Элен. Джереми надеялся, что это подтолкнет комитет к нужному решению, но три дня назад пришло известие, что Навкин в предынфарктном состоянии, операции изношенное сердце просто не выдержит — и шансы Элен начали таять на глазах. Накануне дня решающего дня (Страабонен писал, что в пятницу станет известно) Джереми не выдержал и заказал билет на прямой рейс в Москву. Он и сам не понимал, на что надеется, вылетая в Россию. Прийти к умирающему старику и попросить его отказаться от заслуженной награды, от смерти в рассрочку? От новой жизни, за которую он невесть сколько придумает и откроет на пользу человечеству? Бред. Бред-бред-бред… Но Элен роняла чашки, забывала фамилии и однажды насыпала в заварник вместо чая кошачий корм. А потом плакала в ванной, думая, что он не слышит. И Джереми понимал, что своими руками убил бы далекого, никогда не виденного вживую, почти несуществующего Навкина, если бы не уверенность, что этого комитет точно не поймет и не простит.

Ноутбук деликатно пискнул, сообщая о письме, и Джереми рванул к экрану.

НИК «Ментал»

По обе стороны бесконечно тянулся серый унылый вид, над которым столь же серо, уныло и бесконечно, безо всякой надежды на перемены, нависало низкое тяжёлое небо. Джереми отвернулся от окна и ещё раз перечитал заголовок статьи из энциклопедии:

НИК «Ментал» (научно-исследовательский комплекс Ментал, основан в 2073 году) — лабораторный комплекс по исследованию, разработке и практическому применению теории ментального переноса. Расположен в России, к северу от Москвы, по дороге на Дубну. Третий в мире центр после французского «L’etoile rational» (2069) и американского «Большой мозг» (2073), расположенных в Провансе и во Флориде соответственно. Может так же обозначать и поселение, возникшее вокруг комплекса и насчитывающее порядка 5 тыс. жителей. Один из самых высоких процентов учёных с международно-подтверждённым статусом в мире — 9,98 %.

Фотографии изображали белый, прихотливо изогнутый купол самого комплекса и двухэтажные белые дома, утопающие в цветущих садах, однако, пейзаж за окном не менялся вот уже второй час, и вообразить, что в этой стране возможно ярко сияющее солнце, аккуратные домики и цветущие сады, Джереми не мог.

Страабонен сдержал слово и прислал письмо. Лауреатом премии будет назван Навкин. Жизнь подарят этому русскому старику. Йохан учтиво и многосложно сожалел, а Джереми так ни разу и не сумел прочитать его письмо с начала и до конца, хотя брался раз пять, но глаза соскальзывали, смысл таял, и очень хотелось позвонить Элен, чтобы услышать её голос. Но он позвонил Навкину. Трижды начинал набирать его номер и сбрасывал, приказывая себе сперва успокоиться. Наконец, дождался гудков. Ни слова о премии, просто интервью. Готовится юбилейная статья. Есть повод — восьмидесятилетие первой публикации Патрисом Блорине в журнале «Научная Америка» статьи «Алгебра души», заложившей краеугольный камень теории ментального переноса. Академик на удивление легко согласился. Никаких лишних вопросов, просто: «Вы в Москве? Приезжайте в Ментал к трём часам дня, вам выпишут пропуск». Оказалось, что старик говорит очень медленно, выделяя отдельно каждое слово, и перед словом «пропуск» он замялся, замешкался, очевидно, не находя нужного перевода.