Клиффорд Саймак - Планета Шекспира

Я слишком слаб, сказал он себе, а с чего бы ему быть слабым?

Он попытался кричать, чтобы привлечь внимание, но голос не действовал. Он вдруг обрадовался, что это так, потому что, сказал он себе, пока он не окрепнет, привлекать внимание может оказаться неразумно. Ибо он не знал, где он и кто или что может скрываться поблизости, и с каким намерением.

Он снова устроился в темноте и бесформии, уверенный, что они скроют его от всего, что может оказаться рядом, и был несколько удивлен, обнаружив, что чувствует медленно нарастающий гнев оттого, что вынужден таким образом скрываться от внимания со стороны.

Тьма и бесформенность медленно исчезали, и он с удивлением понял, что находится вовсе не в колодце. Скорее он, по-видимому, был в каком-то небольшом замкнутом пространстве, которое мог теперь видеть.

По обе стороны от него проходили металлические стены, изгибавшиеся примерно в футе над головой, образуя потолок. В прорезь потолка были втянуты забавные с виду приспособления. При их виде память начала постепенно возвращаться к нему, и воспоминания принесли с собой чувство холода. Обдумав это, он не смог вспомнить настоящего холода, однако ощущение его было. Словно память о холоде протянулась вдруг, коснувшись его, и в нем волной поднялись дурные предчувствия.

Скрытые вентиляторы обдували его теплым воздухом, и он понял, откуда взялось тепло. Удобно же было, как он понял, оттого, что лежал он на толстом мягком матрасе, положенном на пол камеры. Камера, подумал он, даже слова, термины начинают возвращаться. Забавные устройства в потолочных прорезях были частью системы жизнеобеспечения, и находились они там, как он знал, потому что более были ему не нужны. Причина же того, что он в них более не нуждался, заключалась в том, что Корабль приземлился.

Корабль приземлился, и он вышел из анабиоза — тело оттаяло, в кровь были впрыснуты восстанавливающие лекарства, и в него постепенно вводили тщательно отмеренные дозы высокоэнергетических питательных веществ, его массажировали и отогревали, и он вновь ожил. Ожил — если только он был мертв. В процессе возвращения памяти он вспомнил бесконечные дискуссии и размышления над этим вопросом, пережевывание его, обсасывание, кромсание на части и попытки собрать эти части вместе. Конечно, называлось это анабиозом или холодным сном — это просто должно было так называться, потому что такое название звучало мягко и обтекаемо. Но было ли это сном или смертью? Засыпал он, подвергнутый ему, а потом просыпался? Или же он умирал, чтобы потом воскреснуть?

По-настоящему это было теперь неважно, подумал он. Мертвый или спавший, он был теперь жив. Черт меня побери, сказал он себе, система действительно работает — и впервые осознал, что он все же несколько сомневался в том, что она работает, несмотря на все эксперименты с мышами, собаками и обезьянами. Хотя, вспомнил он, он никогда не говорил об этих сомнениях, скрывая их не только от других, но даже от себя.

И раз он живой и здесь, значит, остальные тоже живы. Через несколько минут он выползет из камеры и там будут остальные, и они вновь соединяться все вчетвером. Казалось, только вчера они были вместе, словно провели вечер в одной компании, а теперь, после короткого сна без сновидений, пробуждаются поутру. Хотя он знал, что прошло куда больше времени — может быть, столетие.

Он повернул голову набок и увидел люк с вмонтированным в него стеклянным иллюминатором. Сквозь толстое стекло была видна крошечная комнатка с четырьмя ящиками вдоль стены. Там никого не было — что означает, сказал он себе, что остальные все еще в своих камерах. Он хотел покричать их, но передумал. Это было бы неприлично, решил он, чересчур невоздержанно и несколько ребячливо.

Он протянул руку к задвижке и потянул ее вниз. Действовала она с трудом, но в конце концов он ее отодвинул, и люк отворился. Он подтянул ноги к подбородку, чтобы просунуть их в люк, и сделал это с трудом, так как места было мало. Но, в конце концов, он высунул их наружу и, изогнувшись всем телом, осторожно соскользнул на пол. Пол под ногами был ледяной, а металл, из которого сделана камера, — холодный.

Быстро шагнув к соседней камере, он вгляделся в стекло иллюминатора и увидел, что она пуста; устройства жизнеобеспечения втянуты в прорези на потолке. Две других камеры тоже были пусты. Он стоял, прикованный к месту ужасом. Остальные трое, ожив, не оставили бы его. Они бы подождали его, чтобы можно было выйти всем вместе. Так бы они и сделали, он был в этом уверен, если бы только не случилось что-то непредвиденное. А что могло случиться?

Хелен дождалась бы его наверняка. Мэри и Том могли бы уйти, но Хелен бы дождалась.

Он в страхе бросился к шкафчику, на котором стояло его имя. Ручку, которую он когда-то легко повернул, пришлось сильно дернуть, чтобы замок открылся. Вакуум в шкафчике мешал дверце открыться, и когда она, наконец, отворилась, послышался хлопок. Одежда висела на вешалках, а обувь выстроилась рядком внизу. Он схватил штаны и влез в них, потом втиснул ноги в ботинки. Отворив дверь морозильной комнаты, он увидел, что холл пуст, а главный вход в корабль стоит открытым. Он пробежал через зал к открытому входу.

Пандус спускался на травянистую равнину, протянувшуюся влево. Вправо из равнины вырастали неровные холмы, а за холмами вздымался к небесам могучий горный хребет, подернутый синеватой дымкой от расстояния. Равнина была пуста, не считая травы, волнующейся, словно океанская гладь под дыханием ветра. Холмы были покрыты деревьями с черно-красной листвой. В воздухе носился резкий, свежий запах. Никого не было видно.

Он наполовину спустился по пандусу и по-прежнему никого не увидел. Планета была пуста, и ее пустота словно тянулась к нему. Он начал было кричать, спрашивая, есть ли здесь кто-нибудь, но страх и пустота поглотили его слова, и он не смог договорить. Он задрожал от сознания, что что-то идет неправильно. Так не должно быть.

Повернувшись и тяжело ступая, он взошел по пандусу и шагнул в люк.

— Корабль! — завопил он. — Корабль, что за чертовщина происходит?

Корабль ответил у него в голове — спокойно, незаинтересованно:

«В чем дело, мистер Хортон?»

— Что происходит? — заорал Хортон, теперь уже больше сердитый, чем испуганный, рассерженный снисходительным спокойствием этого большого чудовища — Корабля. — Где остальные?

«Мистер Хортон, — ответил Корабль, — здесь никого больше нет».

— Что ты имеешь в виду — никого нет? На Земле нас был целый экипаж.

«Вы здесь один», — сказал Корабль.

— Что же случилось с остальными?

«Они мертвы», — ответил Корабль.