Роберт Силверберг - Сын человеческий (сборник)

Кусты в долине матово блестят, как грубо обработанная кожа. Почва на поверхности шевелится, дрожит и трескается, из тысяч крошечных кратеров выскакивают крадущиеся в ночи существа — длинные, влажные и серебристые. Они появляются из своих укромных норок и не торопясь скользят к лугу. При его приближении они расступаются, оставляя ему словно островок в середине своей светящейся толпы. Они излучают какие-то шепчущие звуки, но он не может понять их значение.

Слышится хлопанье крыльев, и к лугу снижаются два летящих существа, не похожие на птиц; у них тяжелые, увядшие, мешковатые черные тела, утыканные пучками грубого меха, а угловатые крылья торчат из выпирающих грудных костей. Они большие, как гуси. Преследуя ночных ползунов, они хватают их и заглатывают целиком. Их аппетит просто чудовищен. Он делает шаг назад, когда они бросают взгляд в его сторону.

Нечто большое и темное с шумом пересекает лесок и исчезает, прежде чем он успевает его как следует разглядеть. В небе раздается резкий смех. От ручья плывет аромат нежных цветов, растворяется и исчезает. Воздух становится холодным. Он поеживается. Начинается дождь. Он изучающе смотрит на созвездия, но они незнакомы ему. В ночи слышится далекая мелодия. Ее звуки то крепнут, то ослабевают, снова нарастая в слегка дрожащем воздухе. Ему кажется, он может схватит их и переделать. Из него вылетает звук рожка — менуэт.

Мимо крадутся маленькие животные. Жабы погибли? Мыши вымерли? Где лемуры? Где кроты? Хотя он знает, что может полюбить этих новых тварей. Беспредельное плодородие эволюции, ее откровенность в ярких вспышках изобилия, вселяют в него радость и он превращает мелодию в хвалебный гимн. Что бы то ни было, все к лучшему. Из пластичности еще сырых звуков он создает Господни трубы и барабаны. Внезапно он слышит звук шагов — он уже больше не один? Из ниоткуда возникают три крупных существа. Сон становится неприятным.

Что это за создания, такие зверские, скверные, злобные? Пресмыкающиеся? Двуногие, с огромными расплющенными пальцами ног, широкими косматыми бедрами, запавшими животами, массивной грудью. Выше ростом, чем он. От них исходит запах гнили. Жестокие лица, тем не менее почти человеческие: блестящие глаза, крючковатые носы, большие рты, перепачканные грязью тонкие бородки. Они неуклюже шли шаркающей походкой, колени слегка согнуты, тела наклонены вперед — колоссальные двуногие козлы, неумело подражающие человеку. Там, где они ступали, щетина травы медленно распрямлялась, распространяя запах рыбы. Их бумажно-белая морщинистая рябая кожа свободно свисала с мощных мускулов и толстой плоти. Они сдвигаются в кучку, кивают, фыркают и обмениваются непонятным бормотанием. На него они не обращают внимания.

Он смотрит, как они проходят мимо. Кто эти мрачные создания? Он опасается, что эта высшая раса данной эпохи, преемники человека, может даже потомки человека, и эти мысли так ранят и угнетают его, что он падает на землю и в агонии катается по ней, давя блестящих существ, все еще ползущих в ночи. Он колотит кулаками по земле. Он вырывает из нее только что проклюнувшиеся росточки растений. Он прижимается лбом к плоскому камню. Его выворачивает. В ужасе он прижимает руку к животу. Неужели мир унаследовали эти твари?

Он представляет себе их коленопреклоненное братство. Он видит, как они что-то бурчат в полнолуние у Тадж-Махала. Он видит их карабкающихся на Пирамиды, плюющих на картины Рафаэля и Веронезе, разрушающих своим сопением и рыканьем музыку Моцарта. Он рыдает. Он бьется о землю. Он молит, чтобы наступило утро. От этой муки крепнет его мужское начало и он хватает его и, задыхаясь, проливает свое семя. Он лежит на спине и ищет луну, но ее все нет, а звезды — незнакомы. Возвращается музыка. Он слышит клацанье металлических стержней и скрежет испорченных мембран. Отчаянно и хмуро он начинает подпевать, крича во тьму, перекрывая беспорядочный шум кажущимися упорядоченными звуками, и так проводит ночь — без сна, без отдыха.

2

Отблески приближающегося света озаряют темноту розовыми, серыми, голубыми сполохами. Простирая руки к небу, он приветствует утро. Он испытывает голод и жажду. Подойдя к ручью, он наклоняется и плещет себе в лицо холодной водой, протирает глаза, полощет рот и смущенно смывает с бедер засохшие потеки спермы. Потом пьет, пока жажда не отступает. Пища? Он погружают руку поглубже и с удивившей его самого ловкостью выхватывает из ручья трепещущую рыбину. Ее гладкие бока темно-синего цвета с пульсирующими внутри красными бликами. Сырая? Хорошо, а как же еще? Но, по крайней мере, не живой. Сначала он разобьет ей голову камнем.

— Пожалуйста, нет. Не делай этого, — молит нежный голос.

Он готов поверить, что это рыба просит сохранить ей жизнь. Но на него падает лиловая тень — он не один. Обернувшись, он видит позади стройную, легкую фигуру. Источник этого голоса.

— Я — Хенмер, — говорит вновь пришедший. — Рыба — пожалуйста — брось ее в ручей. Это не обязательно.

Мягкая улыбка. Разве это улыбка? Разве это рот? Он чувствует, что лучше повиноваться Хенмеру. Он кидает рыбину в воду. Взмахнув хвостом, она уходит в глубину. Он снова поворачивается к Хенмеру и говорит:

— Я не хотел ее съесть. Но я очень голоден и я заблудился.

— Отдай мне свой голод, — говорит Хенмер.

Хенмер — не человек, но ясно, что родня ему. Ростом с высокого мальчика, а его стройное тело не кажется хрупким. Голова большая, шея крепкая, а плечи широкие. На нем нигде нет волос. Золотисто-зеленая кожа напоминает пластик. Глаза словно алые шарики за переливающейся, прозрачной жидкостью. Нос едва заметно выступает, ноздри — узкие прорези, рот, как тонкогубая горизонтальная щель, которая не раскрывается так широко, чтобы можно было разглядеть, что внутри. У него огромное количество пальцев на руках и совсем немного на ногах. Ноги и руки имеют сочленения в локтях и коленях, но суставы эти так универсальны, что дают ему невероятную свободу движений. Пол Хенмера — загадка. Что-то в его облике несомненно кажется мужским, вдобавок у него нет ни груди, ни других чисто женских признаков. Но там, где должен находиться мужской член, у него лишь забавный вертикальный кармашек, чем-то напоминающий вагинальную щель, но вряд ли сравнимый с ней. Внизу, вместо двух висящих яичек, нечто маленькое, твердое и круглое — возможно, эквивалент мошонки, промежуточный шаг эволюции, когда яички уже вышли из тела, но для них еще не придумали более достойной контейнер. Трудно усомниться, что предками Хенмера в отдаленные времена были люди. Но можно ли и его назвать человеком? Возможно, сын человеческий.