Джек Вэнс - Дердейн: Аноме - Бравая вольница - Асутры.

«Пошли, — сказал Шальрес, — ягоды собирать».

«Ягоды? С какой стати я должен собирать ягоды?»

«Потому что я так сказал. Вот, мне выдали освященные перчатки, чтобы не осквернять ягоды женским духом. Смотри, не дыши на ягоды! Дыши в сторону, и все будет в порядке. Что ты жуешь?»

«Ореховое печенье».

«Мм-да... С утра ничего не ел, кроме галеты с водой... Нет. Мне нельзя. Оссо узнает. У него нюх, как у ахульфа. Давай, пошли!» — он перебросил к ногам Мура корзину, и в ней белые перчатки. Мур подозревал, что сбор ягод поручили Шальресу — даже чистый отрок не смел прикасаться к пище без перчаток. Шальрес, по-видимому, придавал больше значения возможности побездельничать, нежели опасности осквернить еду, в любом случае предназначенную только для стола хилитов.

Не испытывая привязанности к Шальресу, Мур в какой-то мере сочувствовал брату, вынужденному служить жрецам — его самого ждала та же участь, и очень скоро. Мур взял корзину без дальнейших возражений: если подлог обнаружат, расплачиваться придется Шальресу.

«Так печенья хочешь или нет?» — нехотя предложил Мур.

Шальрес тревожно обернулся к склону холма, к белой громаде Башонского храма, к длинному ряду темных ниш под стеной, где устраивали убогие постели чистые отроки: «Давай — так, чтобы никто не видел».

Спрятавшись за широкий ствол апара, Шальрес с брезгливой торжественностью натянул белые перчатки. Взяв кончиками пальцев ореховое печенье, он разжевал и проглотил его во мгновение ока, облизал крошки с губ, скорчил несколько смущенных гримас, прокашлялся, поморщил нос, выглянул из-за ствола и посмотрел на холм. Убедившись в своей безопасности, он показал величественным жестом руки, что покончил с грязными плотскими страстишками и забыл о происшедшем.

Братья отправились к зарослям кислёнки на западном конце Аллеи Рододендронов. По дороге Шальрес подчеркнуто держался поодаль от еще не прошедшего обряд очищения духовного брата.

«Сегодня вечером — схоластический конклав экклезиархов! — объявил Шальрес так, будто сообщал новость первостепенной важности. — На десерт они желают ягод. Нужно собрать столько, чтобы хватило на всех. Представляешь? Меня одного послали раздобыть уйму ягод. Рассуждают о высоких идеалах и непреклонности духа, а подъедают все дочиста — все, что подают».

«Ха! — мрачно усмехнулся Мур, вскинув голову. — Сколько тебе осталось до пострижения?»

«Год. У меня уже растут волосы на теле».

«На тебя наденут ошейник, и ты больше никогда не сможешь уйти, куда глаза глядят, бродить по свету. Это ты понимаешь?»

Шальрес шмыгнул носом: «Ну и что? Дерево растет и больше не может превратиться в семя».

«Тебя не тянет посмотреть на новые места?»

Шальрес ответил уклончиво и раздраженно: «Даже бродяги носят ошейники. Без ошейников — только иностранцы».

Мур не нашел возражений, но скоро спросил: «Рогушкои — тоже иностранцы?»

«Кто? О чем ты болтаешь?»

Мур, знавший немногим больше Шальреса, предусмотрительно не продолжал.

Пройдя мимо плантации волокниц, где Мур ежедневно ухаживал за участком с двумястами бобинами, братья спустились к густым зарослям ягоды-кисленки. Остановившись, Шальрес обернулся к святилищу на холме: «Значит, так. Обойди кусты и собирай внизу, а я буду здесь. Если что, из храма увидят: все делается, как положено. Непременно надень перчатки! Это минимальное, необходимое требование — не злоупотребляй моим благорасположением!»

«А что, Оссо придумал еще какие-нибудь требования?»

«Он всегда что-нибудь придумает. Нужно собрать не меньше двух полных корзин, так что поторопись. Не забудь про перчатки! Хилиты чуют женский дух, как обычный человек чует дым пожара — и реагируют так же».

Спустившись до нижнего края зарослей кисленки, Мур прошел чуть дальше, чтобы взглянуть на табор музыкантов. В этом году приехала многолюдная труппа в семи фургонах, раскрашенных символическими цветными орнаментами. Голубой цвет означал беззаботность, розовый — невинность, темно-желтый — санушейн,[4] серо-коричневый — техническое мастерство.

В таборе занимались повседневными делами — носили корм и воду тягловым животным, нарезали овощи в походные котлы, сушили выстиранные накидки, выбивали пыль из одеял. В целом музыканты вели себя гораздо беспечнее, живее, экспансивнее хилитов — здесь преобладали грубоватые, несдержанные интонации и вычурная, часто неожиданная жестикуляция. Смеясь, музыканты закидывали головы. Даже самые угрюмые и замкнутые недвусмысленно выражали хроническое раздражение красноречивыми позами. На задних ступенях фургона сидел старик, подгонявший новые колки к изогнутому грифу небольшого хитана. Рядом мальчик не старше Мура практиковался в игре на гастенге, повторяя пассажи и арпеджио. Старик время от времени поправлял его краткими ворчливыми замечаниями.

Мур вздохнул, отвернулся и стал подниматься по склону к ягодным зарослям. Впереди из-за кустов проглядывало светло-каштановое пятно. В зарослях кто-то шевелился — шелестели потревоженные листья. Мур замер, осторожно приблизился. Всматриваясь в листву, он обнаружил девочку лет одиннадцати, удивительно ловко и быстро собиравшую ягоды, сыпавшиеся в висящее на локте лукошко.

Возмущенный вторжением на свою территорию, Мур решительно направился к нарушительнице, споткнулся о торчащий петлей корень и с треском повалился на колючую кочку ведьмовника. Девочка бросила испуганный взгляд через плечо, уронила корзину, подобрала юбку и припустила, не разбирая дороги, через заросли кисленки. Чувствуя, что свалял дурака, Мур поднялся на ноги и растерянно смотрел вслед удиравшей девчонке. Вообще-то он не собирался ее пугать — но что сделано, то сделано! Теперь у нее все ноги в царапинах. Так ей и надо! Нечего тут делать, в ягоднике хилитов! Мур подобрал брошенное беглянкой лукошко и со злорадной сосредоточенностью пересыпал его содержимое себе в корзину. Вот и десерт для конклава!

Засунув перчатки в карман, он еще некоторое время собирал кисленку, постепенно поднимаясь по склону. Наконец Шальрес позвал: «Эй! Где ягоды? Опять отлыниваешь?»

«Вот, смотри», — отозвался Мур.

Шальрес заглянул в корзину, подчеркнуто не замечая того, что Мур не надел перчатки: «Гм. Неплохо. Даже странно. Ну что же, давай сюда — можно сказать, я собрал все, что нашлось... Прекрасно. Ах да, перчатки! Слишком чистые». Шальрес надел перчатку, раздавил ягоду пальцами: «Так-то оно лучше. Смотри, никому ни слова». Он угрожающе нагнулся, приблизив тощее костлявое лицо к лицу Мура: «Помни — когда ты станешь чистым отроком, я уже буду хилитом. Тогда не рассчитывай на поблажки! Я-то знаю, куда дует ветер!» Шальрес повернулся и поспешил к храмовому холму.