Дэн Симмонс - Олимп

«Утра поминальной тризны по Парису. По моему милому. Моему глупому, обманутому любимому».

Начинают ворочаться служанки. На пороге спальни возникает самая старая из них — Эфра, мать царственного Тезея, бывшая афинская правительница, увезенная братьями Елены в отместку за похищение сестры.

— Сказать девушкам, чтобы приготовили ванну, госпожа? — спрашивает она.

Невестка Приама кивает. Еще с минуту она смотрит в яснеющее небо. Дым на северо-западе густеет, а затем понемногу рассеивается, по мере того как пожарные команды с помощью моравеков расправляются с пламенем. Боевые шершни роквеков без всякой надежды продолжают погоню за квант-телепортировавшейся колесницей. Проводив их беглым взглядом, Елена Троянская разворачивается и возвращается в покои, шурша босыми ступнями по холодному мрамору. Пора как следует подготовиться к погребальному обряду и встрече с обманутым супругом после десяти лет разлуки. Кроме того, это первое публичное собрание, на которое одновременно явятся Гектор, Ахиллес, Менелай и Елена, а также многие другие троянцы наравне с ахейцами. Мало ли что может случиться.

«Одним богам известно, чем кончится этот ужасный день», — думает дочь Зевса. И, несмотря на печаль, не может сдержать улыбки. В последнее время все до единой молитвы остаются без ответа. Настали дни, когда бессмертные вспоминают о кратковечных, только чтобы своими божественными руками сеять на земле ужас, погибель и страшные разрушения.

Елена Троянская отправляется принимать омовение и одеваться для выхода.

2

Рыжевласый Менелай в лучших доспехах молча, недвижно, гордо выпрямив спину, стоял между Одиссеем и Диомедом в первом ряду ахейской делегации героев, приглашенных в Илион на погребальный обряд в честь его главного врага, этого поганого женокрада, хренова сына Приама, свинячьего козла Париса. Стоял и размышлял, как и когда ему вернее прикончить Елену.

Особых сложностей не предвиделось. Виновница войны маячила на той стороне широкой дороги, взирая на ахейских гостей со стены, точнее, с царской смотровой площадки рядом со старым Приамом. Подумаешь, каких-то пятьдесят футов вперед и немного вверх. Немного везения, и Атрид домчится быстрее, чем кто-либо успеет вмешаться. Впрочем, даже если троянцы рискнут преградить ему путь к обманщице, Менелай порубит их, словно сорную траву на грядке.

Он был невысок — не то что его благородный братец-великан, отсутствующий здесь Агамемнон, или подлый верзила Ахилл — и понимал, что нипочем не запрыгнет на стену, а вместо этого будет вынужден бежать по ступеням, запруженным троянцами, рубя направо и налево. Опозоренного мужа это вполне устраивало.

«Все равно мерзавке некуда уйти». К смотровой площадке на стене храма Зевса вела лишь одна лестница. Если Елена укроется в святилище, Менелай бросится следом и не даст ей уйти. Конечно, казнив предательницу, он и сам падет под бесчисленными клинками разъяренных горожан или Гектора, возглавляющего погребальную процессию, которая как раз появилась вдали. Вот тогда троянцы с ахейцами опять сойдутся в смертельной битве, забыв о безумной войне с богами. «Сражение за Илион возобновится прямо здесь и сегодня». А это значило, что жизнь Менелая не стоила ломаного гроша. Как и жизни Одиссея, Диомеда, а то и самогó неуязвимого Ахиллеса. В конце концов, ахейцев на погребении собаки Париса собралось только три десятка, ну а троянцев были тысячи, они толпились повсюду — на площади, на стенах, а главное — перед Скейскими воротами, перегораживая бывшим завоевателям путь к отступлению.

«Оно того стоит».

Эта мысль пронзила черепную коробку, будто острый наконечник копья. «Все что угодно, лишь бы уничтожить вероломную сучку». Несмотря на стылый и пасмурный зимний день, из-под шлема побежали ручейки пота. Просочившись по стриженой рыжей бороде, они текли с подбородка на бронзовый нагрудник. Менелаю нередко доводилось слышать этот стук тяжелых капель по металлу — но прежде то была кровь противников, обагрявшая их доспехи. Правая ладонь, опущенная на окованный серебром клинок, в слепом бешенстве сжала рукоятку.

«Сейчас?»

«Нет, погоди».

«Почему не сейчас? А когда же?»

«Еще немного».

Атрида сводили с ума эти противоречивые голоса в голове — а ведь оба принадлежали ему, в этом не приходилось сомневаться, поскольку боги уже не говорили со смертными.

«Как только Гектор зажжет погребальный костер, тогда и действуй».

Менелай сморгнул соленые струйки. Вряд ли он мог бы сказать, какому из голосов принадлежало последнее предложение — тому, что рвался в бой, или другому, который трусливо советовал тянуть время, — но согласился ему последовать. Скорбная процессия вошла в Илион через огромные Скейские ворота и пронесла опаленный труп, укрытый шелковым саваном, по главной городской улице в сторону внутренней дворцовой площади, где молча ждали целые ряды высокородных сановников и героев, в то время как женщины, в том числе и Елена, наблюдали за ритуалом со стены. Всего лишь несколько минут, и старший брат убитого, Гектор, возьмется поджигать погребальный костер, а стало быть, внимание зрителей обратится на пламя, пожирающее и без того поджаренную тушу Париса. «Самое время действовать. Никто и не опомнится, пока я не всажу десять дюймов клинка в предательскую грудь Елены».

По традиции, тризны по членам царской семьи, таким как Приамов сын, один из наследных принцев, длились по меньшей мере девять дней, большая часть которых посвящалась играм, включавшим в себя гонки на колесницах, атлетические состязания и метание копий. Однако на сей раз все положенное время с тех пор, как Аполлон превратил Париса в уголья, было потрачено на долгое путешествие дровосеков к лесам, еще уцелевшим на склонах Иды, во многих лигах к юго-востоку. Маленькие машинки, звавшие себя моравеками, сопровождали телеги на своих шершнях, чтобы чудесным образом защитить людей, если боги вздумают напасть. И те, разумеется, нападали. Однако лесорубы все же сделали свое дело.

Лишь теперь, на десятый день, дрова были привезены в Трою и приготовлены для костра. Впрочем, Менелай и многие из его товарищей, включая Диомеда, стоящего с ним бок о бок, считали обряд сжигания вонючего мертвеца напрасной тратой доброго топлива, ибо и город, и мили некогда лесистого побережья давно лишились древесины, растраченной за десять лет на лагерные костры. Поле битвы покрывали бесчисленные пни. Даже хворост давным-давно подобрали. Ахейские рабы готовили пищу для господ на сухом навозе, что не повышало ни вкусовых свойств еды, ни настроения осаждающих.