Сжигая вечность - Илья Михайлович Самсонов
Вдруг сзади постучал в дверь сотрудник, показывая ему таймер. Десять секунд…
Арк кивнул, отвернулся, устремил взор на холст. Что ему привидится? Его разум обступила мягкая, плавная волна. Едва заметная, такая, которая не сбивает, а слегка подталкивает к берегу. Но стоило ей коснуться разума, дойти до конца, приблизиться…
Ясность. Четкость. Предельное значение стимула, после которого не свет, а боль. Но он не вышел за предел. Арка озарил свет, сразу со всех сторон.
Тело пронзили лучи осознанности. Он мог ощупать каждый свой уголок, нарисовать в реальном времени клетки крови, бегущие по венам. Он попробовал покрутить запястьем, и сухожилия почти слышимо растянулись. Он заполнил самого Себя. А потом, переполненный, выплеснулся за край.
Сознание Арка выпрыгнуло из тела, разлилось по всей комнате, ощупало ее и осталось неудовлетворено. Тогда оно зарылось в воспоминания Арка, во все, что он пережил за свои двадцать два года. Сознание, поведшее его, вырывало образы из его жизни один за другим: белоснежные и холодные, пахнущие даже сквозь года кровати воспитательного учреждения; первые цветы, которые он помнил: желтые и фиолетовые; фиолетовый шарф его друга, с которым они сбежали и стояли на краю холма на рассвете; стояли и затем ушли, но ушли не обратно, а в новые края, и там чужие лица, но уже родные, ибо родных не было никогда, родными в тот момент стали все: и запах нового места, и затем уверенное желанное взросление, но с ноткой грусти уходили последние годы до восемнадцатилетия, и все же радость! Товарищеский кружок, которым выезжали на натуру и рисовали, забывая про время, а когда вспоминали, то ломоть хлеба был нектаром; разговоры ночью втайне от других со смешком поцелуем ненароком, который обернулся разбитым сердцем уже тогда, но потом его разбила своим отказом Жаннэ.
Жаннэ! Первая встреча с ней, в которую она уже казалась знакомой. Невидимый след, который она оставляла в воздухе. Несомненно, для него… только он мог уловить этот уверенный сладковатый природный запах, которым она звала его и объявляла своим и просила уйти с ней, но не словами, а взглядом, жестом. И первые разговоры, когда он казался себе тупым от смущения и любви к ней, а она смеялась, но по-доброму. Эта доброта – прекрасная черта – сразила его, привязала к ней навсегда, но к нему она перестала быть добра… Почему?
Он сам не заметил того, но уже стоял у холста с кистью в руке и рисовал. Он наносил на холст цвета, пока что изображая даже не предметы, но передавая свои чувства. Предметы появятся потом, они возникнут как продукт чувств – он в это верил, пусть и не был идеалистом.
Светлый-светлый первый слой, который он размазал по холсту. Ранняя юность, наполненная загадками, ароматом, надеждами, которые он, не зная, хранил в своем сердце и которыми томился. Первый слой утонул за юношеской зеленой настороженностью и напыщенностью, но, хорошо хоть, и этот слой уплыл в сторону, оставшись лишь на периферии.
К моменту, когда его мысли перетекли на Жаннэ, холст расцвел розово-голубым закатом, но и этот слой пришлось перечеркнуть, когда его мысли наконец пришли к действительности – к синей, угрюмой и тяжелой серой, серой, серой, серой – какой? – реальности, в которой его оставил отказ Жаннэ.
Грузные облака потекли по небу. Снизу холста выросло, как водоросли, темное море, и проглотило часть – пока что только часть – корабля. Экипажа нигде не было видно, быть может, их уже забрало неистовое чудовище, скрывающееся в глубинах, или же они прятались от него; а может быть, они просто опустили руки и проводили свои последние минуты в отчаянии, слоняясь по трюму? В мазках, штрихах кисти, которые наносил Арк, открывалась правда об их плавании, недолгом, но неистовом и в какие-то моменты даже славном, но все равно оканчивающимся вот так – трагично. И это же было отражено в том, как светлое небо осталось позади, а ближе, дальше – только темнее и гуще…
Жизнь и умирание корабля растянулись на большом холсте во всей красе и совершенстве. Каждая волна, каждая деревяшка на корабле жили.
Арк отступил, оглядывая работу. Это был промежуточный этап, далеко не завершенный, но и им тоже можно было любоваться как одним из лучших творений живописи. Его слегка качало при ходьбе, но физическое тело так мало его сейчас волновало…
Хорошо. Очень хорошо. Но… Разве правильно было оканчивать все на таких грезах?
Теперь, когда он высвободил из себя всю «тьму», которую составляли печаль, тоска, обида отвергнутого и надежды, сломленные этим отказом, он был не в силах продолжать, но не мог и дотянуться до чего-то другого. Того, что составляло более счастливые часы его жизни.
Искусство вылилось из его души в один миг и застыло на холсте, а теперь смотрело на него выжидающе и будто с усмешкой.
На секунду Арку захотелось порвать свое же творение. Оно выглядело слишком личным, интимным, беззащитным… И оно было не завершено. Красиво, идеально, но не завершено. Чего же в нем не было? Быть может, времени, вкладываемого в картину день за день, с каждым мазком?
Арк мотнулся к двери и нажал на красную кнопку. Несколько раз, для уверенности. Потом прильнул к двери и забарабанил по ней руками.
– Выпустите меня!!!
Через какие-то десять секунд за ним пришли. Блокиратор двери щелкнул, открываясь, и сотрудники, не ожидавшие такого развития событий, посыпались в комнату.
– Остановите действие наркотика, – потребовал Арк. – Мне плевать, сколько времени у меня останется. Я заранее снимаю с вас ответственность за процедуру. Только давайте быстрее!
Его взяли под руки и помогли выйти из комнаты.
– Не смейте трогать картину! И не смотрите на нее!
Арка притащили в ту же комнату, в которой в него вкачали наркотик. Видимо, сейчас они собирались сделать противоположное. И правда. Его положили на кушетку. По трубочкам потекла из тела кровь, газ заполнил дыхательную трубку. Процесс гонки за оставшиеся годы начался.
– Мистер Арк, мое имя Зибер А. Слон, и я возьму вас под свою опеку. Можете быть спокойны, мы на время усыпим вас, – предупредил сотрудник
– Лишь надеюсь, что не навсегда, – ответил Арк.
***
Арк выходил из центра Вознесения, держа под мышкой большой прямоугольный предмет, накрытый непрозрачной тканью. Он подписал бумажки, в которых говорилось о полном его согласии с процедурами, произведенными с ним, об отсутствии у него претензий к оказанным услугам, а также,
