Новый год - Святослав Владимирович Логинов
Шлюз отшипел своё, люк раскрылся. В тесной рубке появился Дед Мороз, с трудом волочивший мешок подарков, а следом Снегурочка. Лицо деда, полускрытое бородой, было напрочь незнакомо. Оставалось грешить на профессиональный грим, который, как говорят, умеет творить чудеса. А вот Снегурочку ни на какой грим не спишешь. Сколько не ищи, но на расстоянии двух астрономических единиц такой красавицы не сыщешь. Да и возраст за себя говорит: детей, покуда, так далеко от дома не пускают.
— С Новым Годом! — пробасил Дед Мороз.
— С новым счастьем! — подпела Снегурочка.
— Аналогично… — не зная, что сказать, отозвался Архип.
— Что ж ты гостей не принимаешь?
— Предлагаете встать на табуреточку и прочесть стишок? Так у меня табуретки нет, а на кресло дежурного ногами вставать не полагается. Да и неудобно это.
— А без табуретки стишок прочесть? Непременно про зиму, и чтобы она в самой силе была.
— Зима недаром злится, прошла её пора, — подсказала Снегурка.
— Не балуй, — совсем не строго сказал Дед Мороз.
Странное ощущение завладело Архипом. Каждая подробность происходящего безумия легко объяснялась шутками веселящихся коллег, но все вместе… слишком уж это сложно для новогоднего розыгрыша. Но даже если это шутка, то почему бы ей не подыграть?
— Я тоже знаю про суровую зиму… — Архип выпрямился и продекламировал: — Пейте водку в большие морозы, сбережёте, наверное, нос, на щеках же появятся розы!
Дед Мороз потёр рукавицей свой нос, весьма большой и красный, и с сомнением проговорил:
— Пожалуй, этот стих сойдёт. Хотя водки я не пью.
— Тогда давайте пить чай. У меня чай копорский, сам собирал и сушил.
— Чем только не занимаются наши космонавты в свободное от работы время, — промолвил Дед Мороз, усаживаясь поближе к кухонному блоку.
Архип поспешно включил разогрев заготовленных кушаний. Спиртного он контрабандой на дежурство не проносил, не интересно это было Архипу, а вот покушать одинокий дежурный любил так даже очень. Особенно это касалось праздничных дней.
Столик в рубке был невелик, и его мгновенно заполнили судки, салатницы и вазочки.
— Рыбник попробуйте, — потчевал Архип, уже не гадая, мастера розыгрыша перед ним или подлинные сказочные герои.
— Это какой же рыбник? У нас на северах в каждой деревне свой особый рыбник.
— Налим, целиком запечённый в пироге, — пояснил Архип, разламывая исходящий паром рыбник. — Его руками едят, безо всяких вилок.
— Правильная вещь, — признал Дед Мороз.
Он притянул самую большую чашку, налил чаю.
— Осторожнее, — предупредил Архип. — У меня термопот установлен. Он крутой кипяток наливает.
Дед Мороз аккуратно подул в чашку. Поверхность кипятка подёрнулась тонкой корочкой льда. Дед пальцем пробил лёд, отхлебнул чай.
— Хорошо!
— Тут в кубышечке мёд, а в вазочке облепиховое варенье.
— Возьму, возьму, — соглашался старик.
— Снегурушка, ты хоть рыбника попробуй…
— Не могу, нельзя мне горячего. Я лучше клюковкой полакомлюсь. Я думала, она снежком пересыпана, а она с сахаром. Так вкусно!
— Будет тебе на кислятину налегать. Вот салатику возьми, он не горячий. Это не стандартное оливье, какое сейчас на базе лопают. Это салат с жареными грибами.
— Какими?
— Маслятами. Сам собирал. А хранил их замороженными. Тебе такое дело знакомо.
Снегурочка стянула варежку, перемазанную сахарной пудрой, и осторожно протянула руку к ложке. Рука была неестественно белая, как неживая. Архип положил ладонь на эту руку, и его ожгло холодом, словно он вытащил ледыху из камеры глубокой заморозки.
— Больно, — произнесла Снегурочка, не пытаясь отнять руку.
— Так всегда бывает. Если руки застынут, то потом отогревать больно. Давно у тебя руки заморожены?
— Всю жизнь.
— Что значит, «всю жизнь»? Сколько тебе всего годочков?
— Это, смотря, как считать. Мне было, кажется, девять лет, когда меня мачеха из дома выгнала. Не помню, чего ей захотелось среди зимы. Ничего я не нашла, и, если бы не дедушка, замёрзла бы до смерти. А сколько я у дедушки живу — не знаю. Лет полтораста или двести. Дедушка лучше знает.
Дед Мороз оторвался от порушенного рыбника и проворчал:
— Внуча, что ты человеку праздник портишь? Пугаешь зря.
— Что я такого сказала? Что я замёрзлая девочка? Ты погляди в окошко, — Снегурка кивнула в сторону экрана внешнего обзора, — думаешь там олешки ногами перебирают? А это не олешки, а оленищи, вот такие громадные. Тоже замерзлые. Теперь таких не найти, только у дедушки есть. Он много чего хранит у себя в вечной мерзлоте.
— Это гигантский олень, — произнёс Дед Мороз, отодвинув остатки рыбника.
— Мегацерос, — добавил начитанный Архип.
— Я и мамонта мог бы в санки запрячь, — горделиво похвастал Дед Мороз, — и шерстяного носорога…
— Шерстистого, — поправил Архип.
— И шерстистого тоже. Только они ходят медленно. А олени — раз! — и я у вас на орбите.
— А толку? На таких скоростях — и никого не навещать…
— То-то и оно. Ты же сам на весь эфир объявил, что если нельзя всех навестить, то и ни к кому приходить не надо. А я к этому добавлю: если настоящий Дед Мороз ни к кому не приходит, значит, нет его вовсе. Что в постели лежать, что в могиле — разницы никакой. А я, вот он, есть, шебуршусь понемногу. Значит, я должен хоть к кому-то, но заявиться с поздравлениями и подарками.
— А почему выбрал именно меня? Одиноких людей в мире — пруд пруди.
— Ты лучше всех ответил, когда и почему перестал верить в Деда Мороза, то есть, в меня. Думаешь, с чего появился такой опрос? Это я его запустил. А что твоя кабинка на самом краю мира висит, это неважно, мои олешки единым духом куда угодно доскакать могут.
— Понятно, — сказал Архип, переменяя озябшую руку на ту, что оставалась тёплой. — Доскакал, значит. Какой русский не любит быстрой езды… Хотя торопиться тебе некуда. Значит, в слоях вечной мерзлоты у тебя и мамонты хранятся, и шерстистые носороги, и мегоцеросы. Небось, и пещерный медведь есть.
— Есть. Куда же без него.
— А люди?
— Встречаются, но редко. Только я их не трогаю, нечего чужие могилы разрывать. Его поднимешь, телом он как бы оживёт, примерно, как мои олешки, а душой мёртвым останется.
Дед Мороз помолчал и, не дождавшись вопроса, который напрашивался на язык, сказал:
— Снегурку я не выкапывал; я её живой нашёл. Отогревать её было поздно, но сердечко ещё билось, чуть знать.
— А сейчас бьётся?
— Изредка бьётся. Бывает, целую неделю его не слыхать, а потом вдруг застукотит, словно
