Пузырник - Дмитрий Александров

— Нет.

— Для тебя добро и зло — одно и то же. Для меня — нет. Я хочу принадлежать к добру, но для тебя я равен любому другому землянину. Даже самому дрянному, проклятому лгуну, убийце, нацисту. С Гитлером ты бы так же говорил, как со мной: тебе всё равно.

— Все люди одинаково интересны.

— Вот! Это и обидно, — вздохнул я.

— Это от недостатка знания.

— Разве вы не знаете про нас абсолютно всё? — удивился я. Последнее время принято было считать, что пузырники — это некие образования единого сверхразума, с помощью которых он не то изучает, не то захватывает Вселенную. Поэтому, разговаривая с мягкой сферой, я ощущал, что общаюсь с ними со всеми, с их цивилизацией.

— Охотники — плохие? — прервал мои мысли пузырник.

— Если ради забавы изоляторы сбили — конечно плохие.

— Как Гитлер?

Я снова кашлянул.

— Нет! Гитлер — Гитлер намного хуже. Вы что, ничего не знаете о Гитлере? Это… Ну хорошо, это абсолютное зло. Крайняя точка на шкале зла.

— То есть, относительно Гитлера, охотники хорошие? — с прежней интонацией спросил пузырник.

— Как же тебе объяснить… Случись беда — охотники будут защищать других людей от таких, как Гитлер. — Я на мгновение задумался и добавил: — Наверное, будут. Да, — продолжал я, — есть люди, которые делают глупости. Но после мы способны понять, что ошибались. Стать лучше. И в глупостях не переходим тех границ, за которыми лежит область невозвратного зла. А есть люди, которые такую границу перейдут. Перейдут из ненависти, из зависти, ради выгоды, власти или просто забавы — не важно, чего именно. Понимаешь?

— Это сложно понять, но я очень стараюсь.

Мне показалось, что пузырник пытается выразить этими словами какие-то чувства. Вторая часть фразы — разве существо, лишённое чувств, скажет так?

— А ты на Земле который раз? — спросил я.

— Первый.

— Значит, впервые. Не представляю, как это — посещать другую планету… — Я хотел аккуратно подтолкнуть разговор в сторону планеты пузырников (или станции, звезды — места, где они обитают), но инопланетянин внезапно продолжил:

— Мы все здесь первый раз.

— Вам разрешено бывать на Земле только один раз? — удивился я.

— Мы лопаемся.

— Ну да. А потом? Разве не хочется снова? Тем более, если не успел ничего увидеть?

— Не знаю. Потому что это конец.

— То есть, лопнуть — значит, умереть?

— Да, конец существования, смерть.

Одновременно с этими словами над землёй подул холодный ветер. Я поёжился и принялся закрывать липучки на спецовке. «Так значит, они вовсе не единый организм» — я с удивлением рассматривал пузырника, будто он изменился, стал чем-то новым.

— Погоди, но ведь ты знаешь, что лопнешь. И что это смерть.

— Да.

— И всё равно здесь появился? Может быть, тебя заставили? — в моей голове мелькнули образы ужасного тоталитарного общества пузырников, в котором правители посылают к далёким планетам ради удовлетворения своего любопытства всё новые и новые шары.

— Нет. Мы пилигримы. Сначала мы использовали слово «чужеземцы». Это была ошибка, поэтому нас неверно понимали.

— Пилигримы? То есть, паломники?

— Пилигримы.

— Не хочешь же ты сказать, что Земля…

— Земля — это наша святыня. Последний шанс искупить свою примитивность. Шанс прикоснуться к тому, что вы зовёте душой, совестью, шанс увидеть разницу между добром и злом.

Я молча смотрел на постепенно темнеющего пузырника. Поверхность шара едва заметно шевелилась, вздрагивала, будто поддерживать сферическую форму стоило ей больших внутренних усилий (возможно, так оно и было: иначе шар бы сплющивался хоть немного силой гравитации).

— Но ты общаешься с остальными?

— Обрывочно. Случайно. Земля слишком далеко от нашего дома.

Я наклонился к инопланетянину:

— Скажи им, что не стоит так поступать.

— Зачем тогда существовать?

Совершенно растерявшись, я смотрел на него, не находя ответа. Да и есть ли вообще ответ на такой вопрос, универсальный ответ? Если бы я оказался в сказке (земной сказке), то испытывал бы только чувство сострадания, понимание. Однако передо мной был пришелец, и малая, глубокая часть моего сознания продолжала сомневаться в его искренности, в добрых намерениях. Но разве можно сейчас предаваться таким сомнениям? Нужно рассказать ему как можно больше про добро и зло — это мой долг. Может быть, часть этого рассказа станет известна другим пузырникам. Может быть, именно мне суждено перекинуть мостик понимания между нашими цивилизациями.

— Моё время.

Я вздрогнул:

— Что? Ты скоро лопнешь?

— Факты говорят, что осталась минута. Я постараюсь не создать проблемы, но прошу тебя отойти на десять и более метров.

— Да, конечно. Но слушай, нет ли способа предотвратить это? Я передам всё учёным, чтобы следующие…

— Много способов.

— Говори скорее!

— Нет. Мы не хотим.

— Не хотите?!

— Прошу тебя, отойди.

Я сделал шаг назад, всё ещё пытаясь найти убедительные слова. Затем ещё шаг, ещё — но слов не находилось. Вот между нами уже десять метров, может, немного больше. Пузырник совсем потемнел; поверхность его покрылась мелкой рябью.

— У меня больше нет обиды, — крикнул я и попытался улыбнуться.

— Я рад, — ответил пришелец.

* * *

Когда подъехал напарник, около старого пня, на глиняном пятаке, блестела сиреневая лужа, в которой искрились ярко-голубые крупинки.

— Что? — он вышел, отдуваясь. Щёки его были розовыми, спина — почти прямой. Чувствовался запах спирта. — Ааа, пузырь! Хлопанул, значит? При тебе?

Я кивнул. Напарник осклабился и покачал головой. Улыбка эта наверняка говорила о выпитом, безо всяких запахов.

— Это они портят ЛЭПы, понял?

Я молча подошёл к луже, наклонился, подобрал гильзы. Пахло бергамотом, эвкалиптом, канифольным дымом. Напарник, продолжая глупо улыбаться, посмотрел на гильзы:

— И что?

— А то, — я сунул гильзы ему в руку и пошёл к машине. «Какого лешего он напился?» — обернувшись, я хмуро посмотрел на неуклюжую толстозадую фигуру. Напарник ударил сапогом по гнилушке, засунул руки в карманы:

— Давай, надувайся обратно. Фууу, навонял. Слышь, — он посмотрел на меня своими маленькими блестящими глазами, — слышь, он тут всё провонял. Я тебе говорю, эта сволочь сожгла кабель!

Напарник шумно вдохнул и плюнул в лужицу, оставшуюся от пузырника. Я подошёл к нему, окликнул и, вкладывая вес тела, засадил крюком в левую щёку. Он рухнул в грязь. Не глядя более на него и не обращая внимания на его стоны, я вернулся к машине, сел за руль, захлопнул дверь, завёл двигатель. Рука болела. Снаружи закричал напарник. Я нажал на педаль. Серая стена елового леса побежала назад, машину качало и подбрасывало, сзади громыхали инструменты.

Об авторе

Дмитрий Александров — российский писатель-фантаст, определяющий свой жанр термином «Психологическая фантастика». Профессиональный переводчик японского языка, психолог,