Последний Иггдрасиль: Фантастические произведения - Янг Роберт Франклин

Стронг обвел взглядом корпус тягача. Трудно поверить, что в разобранном виде он помещается в обычный грузовой ящик. Ну а с надутыми воздушными баллонами станет еще больше. Стрекозиные крылья, сейчас прижатые к черно-желтым полосатым бокам, при подъеме грузов стабилизировали похожий на гигантскую пчелу аппарат.

— Ну вот, — проговорила Мэтьюз, вытирая тряпкой замасленные руки, — все готово.

— Как раз время ужинать, — подхватил Вестермайер. — Я заказал шеф-повару в гостинице особое меню, там уже накрывают на стол.

— Отлично. — Мэтьюз двинулась к выходу из ангара.

Гостиница первоначально была просто самым большим домом в деревне, и жнецы единодушно посчитали его бывшей резиденцией квантектильских вождей. Так или иначе, здание помогло решить проблему размещения туристов, когда те, размахивая путевками от фирмы «Семьсот чудес света», потекли рекой, хотя поселенцы даже еще не освоились на новом месте. Так возникла гостиница «Пристволье».

Гостей здесь принимали не по доброй воле. Передавая права на пустующую деревню и угодья вокруг нее, Управление оговорило круглосуточный доступ к Большому дереву и временное пристанище для приезжих. Но был во всем этом и положительный момент: цены никто не контролировал. Жнецы возмещали неудобства от вторжения в личную жизнь, заламывая несусветные суммы за каждый квадратный сантиметр предоставленного жилья.

Сегодня любопытствующих, само собой, не было. Санкция Управления на снос дерева подразумевала полную изолированность опасной зоны.

Может, никто больше и не приедет, размышляла Мэтьюз, сидя за столом в центре обеденного зала. Конечно, деревня живописна и сама по себе, но туристов притягивало именно Большое дерево. Кто потащится на унылые равнины разглядывать сельские домишки, какими бы очаровательными они ни были?

Задумчиво играя столовыми приборами на салфетках, Мэтьюз вновь ощутила пустоту в душе. Дневные заботы немного отвлекали, но с наступлением вечера заполнить мысли было решительно нечем.

Она обвела взглядом обеденный зал. Как и все здание гостиницы, когда-то он служил для других целей, но сейчас прекрасно соответствовал своему нынешнему назначению. Здесь сидели Вестермайер, Синее Небо, Пик, Стронг и она сама, но могли разместиться и полсотни человек. В примыкающих комнатах меньшей площади жнецы устроили бар и кухню, но в самом зале ничего не тронули, разве что поставили столы и стулья. Все вокруг деревянное, но без малейших признаков гнили, которая уже завелась в некоторых домах. Пол плавно переходит в стены, а они, в свою очередь, в потолок. Гладкая древесина излучает мягкий свет, ее натуральный рисунок и тон так ярки и свежи, будто гостиницу построили только вчера. Изысканные арки дверных проемов кажутся природными, а не вырубленными. Широкое окно прозрачно, словно не застеклено, и зеркало на противоположной стене усиливает краски сумеречной площади. Темноватый блеск пола напоминает красное дерево, стены орехового оттенка, потолок ближе по цвету к белому дубу.

Однако даже спокойное очарование зала не помогало заполнить гнетущую пустоту, которую Мэтьюз ощущала давно, еще со смерти мужа, но и та потеря не была причиной, а только усилила тоску — неизбежную, когда ощущаешь, что твоя жизнь никчемна. Даже будь у них дети, ничего бы не изменилось. Это началось однажды утром, когда Мэтьюз взглянула на свою акварель, законченную накануне, и вдруг осознала с беспощадной ясностью, что работа любительская, и ничего тут не изменишь, в ней нет искусства, одни претензии и самообман. Тогда неприятное чувство удалось подавить, хотя занятия живописью и впрямь были всего-навсего психологической «заначкой», чтобы прожить спокойно остаток дней. Лишь потеряв мужа, она поняла, что ее «искусство» — не более чем кое-как слепленный суррогат ушедшей молодости и красоты.

Светловолосая официантка с молочно-белой кожей начала подавать на стол. Вестермайер представил ее как Катерину Вандерзее, не преминув заметить с горечью, что она, обладательница степени бакалавра, не единственная жертва, принесенная колонистами на алтарь межпланетного туризма.

Превосходная говяжья грудинка, обжаренный в панировке картофель, отварные початки кукурузы, салат из овощей с зеленью, а на десерт — земляничный торт со взбитыми сливками. Все продукты, кроме муки для хлеба и торта, доставлены по воздуху из других районов. Все два земных года, проведенные на планете, жнецы выращивали исключительно пшеницу. Из-за нее они, собственно, здесь и обосновались. Скромный мукомольный заводик перерабатывал малую часть урожая, все остальное было привозным. Зато хлебом обитатели Пристволья могли гордиться с полным правом. Изготовленный из цельного зерна, он был вкуснее любого другого, белкового и витаминизированного, а питательные свойства, по уверениям Вестермайера, позволяли считать его универсальной пищей, давней мечтой человечества.

Мэтьюз равнодушно хмыкнула.

— Обогащенный хлеб — не диковинка.

— Не обогащенный, а натуральный! — возразил мэр.

— Вы ничего не добавляете в муку?

Коротышка помотал головой.

— Ни грамма! Вы не путайте нашу пшеницу с обычной, — продолжал он. — Такой, как у нас, нет больше нигде в Нью-Америке. Она дает два урожая в год, частично из-за почвы, но в основном благодаря увеличенному периоду обращения Прерии вокруг солнца: полтора земных года. Ботаники обнаружили ее в диком виде здесь, в Канзасии, и нигде больше! На первый взгляд она напоминает плотноколосую земную Triticum compactum, которая хорошо зарекомендовала себя на других планетах, но на самом деле наша пшеница другая. В ней содержится все необходимое для поддержания жизни человека. Потому-то Триумвират и финансировал наше поселение, чтобы оценить возможность повсеместного выращивания данного вида. Одной буханки нашего хлеба в день достаточно, чтобы жить полноценной жизнью.

— А что тут необычного? — пожал плечами Стронг. — У Алессандро Мандзони, в его «Обрученных», крестьяне Италии семнадцатого века тоже не ели ничего, кроме хлеба… или почти ничего.

— Так то роман, выдумка, — хмыкнул Вестермайер.

— Он основан на реальных фактах. Люди разбалтывали муку в воде и варили — это называлось полента. Наверное, один хлеб надоедает… — Заметив, что на него все смотрят, даже Катерина, Стронг смущенно уставился в тарелку.

Мэтьюз поспешила на выручку:

— А что квантектили, доктор Вестермайер? Они тоже жили на одном хлебе?

— Да, если верить антропологам. И продолжительность жизни у них была высокая… Ну, если не считать последнего поколения.

— Почему же они ушли на север, в Пещеры Смерти? — удивился Пик. — Они же там просто сгинули.

— Точно не известно.

— Может, хлеб кончился? — предположил Синее Небо.

— Такое объяснение подходит для квантектилей из других мест, и антропологи приняли его за основу, но в этой деревне ученые зашли в полный тупик. Здесь не было голода, пшеница не погибла, как у других. Зачем жителям было уходить и умирать?

— Вот это-то и странно.

— Другие деревья погибли от той же растительной чумы? — спросила Мэтьюз.

— Так утверждают ботаники.

— Однако Канзасия не пострадала… удивительно.

— Они тоже удивляются.

— Так может, не в болезни дело?

— А в чем же еще? — хмыкнул Вестермайер. — Погибла вся растительность на половине континента.

Он извинился, встал из-за стола и направился в «винный погреб» — тесную кладовку за кухней. Настоящих подвалов в гостинице не было, как и во всей остальной деревне. Очевидно, квантектили в них не нуждались или не успели придумать. Катерина расставила бокалы и встала у дверей кухни. Стронг ощутил ее взгляд, но когда обернулся, она тут же отвела его. Пик произнес что-то хвалебное в адрес торта, но Стронг не обратил внимания. Вино в бутылке светилось густым багрянцем. Вестермайер с гордостью назвал марку и стал наполнять бокалы. Стронг поставил свой вверх дном — к вину он больше не прикасался, даже к легкому столовому. Отношения с Мари Мускатель он разорвал давным-давно и возобновлять не собирался, равно как и с любыми ее сородичами.