Хельмут Рихтер - Глаз змеи
Так зачем было идти к колодцу? «Абсолютно незачем», — удрученно сказал себе Камраль. Угнетала его, с одной стороны, мысль, что он совершил нечто совершенно бессмысленное, а с другой — тот бесспорный факт, что его прославленный интеллект дал короткий, но чреватый последствиями сбой. В решающий момент его мозг проявил себя как недостаточно точный прибор и не учел определенных обстоятельств, что и привело к несчастью. Камраль чувствовал себя униженным этим первым поражением своего разума и воспринимал происшедшее как сигнал тревоги — вот почему последствия этого сбоя казались ему особенно серьезными. Он знал эту змею уже пятнадцать лет; старик Корге, расставаясь с участком, настоятельно просил его заботиться о змее. «Сколько я себя помню, она всегда зимует в этом колодце, — говорил Корге. — Шутка ли?! Ведь еще мой отец знал ее и весной непременно ставил у колодца миску с молоком — для нее, чтоб ей легче было отойти после спячки. И колодец этот… — в этом месте своего не раз и не два повторенного рассказа Корге всегда делал многозначительную паузу, — колодец этот никогда не пересыхает, любая засуха ему нипочем. Другого такого колодца не найдешь во всем селе». Корге даже хотел вписать змею в договор о продаже участка. Девушка, оформлявшая договор, спросила, нет ли у этого участка каких-либо скрытых особенностей, о которых покупателю следует знать, и Корге подробно рассказал об удивительном постоянстве змеи, уже десятки лет живущей на одном и том же месте, и об исключительных качествах колодца, которые, возможно, как-то связаны с этой змеей. Однако девушка решила, что такие суеверия с юридической точки зрения никакого интереса не представляют. Верить во все это или не верить — дело покупателя. Ведь профессор Камраль физик — вот пусть он и решает.
Теперь Камраль с удивительной ясностью вспомнил этот разговор и все свои встречи со змеей. Особенно запомнились те случаи, когда он видел ее первый раз в году — весной после зимней спячки. Тогда змея смотрела на него долгим, прямо-таки бесконечно долгим взглядом, словно очень старалась припомнить его, но не могла. Видимо, рептилии тоже способны запоминать приятные и неприятные для них события и соответственно реагировать, хотя центральная нервная система у них примитивнее, чем у млекопитающих и птиц. Маленькие ужи, едва вылупившись из яйца, уже знают о жизни все, что им необходимо. Они хорошо знают, что они могут есть, как надо охотиться, кого и чего нужно бояться, куда можно спрятаться и — на крайний случай — как надо защищаться.
Глаза змеи (как им и полагалось, если верить всевозможным справочникам) отнюдь не были светлыми; они были темными и глубокими, и когда змея вдруг шевелила головой, собираясь тихо удалиться, в ее глазах вспыхивали золотые искорки. Камраль не раз пытался из чистого любопытства увидеть в этих глазах свое отражение; змея подпускала его к себе довольно близко, но — увы! — ее глаза отражали свет не так, как глаза человека… Она никогда не позволяла ему прикоснуться к себе. Каждый раз она спокойно ускользала от его руки. У него сложилось впечатление, что она уважает его как владельца этой территории и рассчитывает на ответное уважение, тогда как он со своими эгоистическими затеями из года в год урезает ее жизненное пространство. А ведь она появилась здесь гораздо раньше, чем он выстроил свой дом. Ему даже казалось, что каждую весну они заключают друг с другом новый договор. Еще когда дети Камраля были маленькими, он строго запретил им мучить змею и даже беспокоить ее без надобности, а жена его все равно ни к одной змее и близко не подошла бы.
Разумеется, Камраль понимал, что все эти его ощущения отчасти вызваны россказнями старика Корге, с которым он любил поговорить о смысле жизни. И конечно, отношение старика к змее казалось Камралю отзвуком верований древних язычников, которые видели в змее отнюдь не символ зла, а напротив — олицетворение доброго подземного божества. Они также считали змею оракулом, проницательность которого во многом превосходит человеческую. Змеи считались хранительницами целебных источников и символом Эскулапа. Именно из этих представлений возник культ домашней змеи, и они же лежат в основе красивой сказки о Королеве змей. Профессор нередко посмеивался над этими сентиментальными преданиями, однако смех его звучал последнее время все более неопределенно и неуверенно…
Камраль никогда не видел на своем солнечном косогоре другого взрослого ужа. Правда, в конце лета ему часто встречались маленькие, только что появившиеся на свет змейки. Когда эти змейки подрастали, они, видимо, перебирались через поле в близлежащий лес и оставались жить там, не желая оспаривать у своей родительницы ее исконную территорию. Даже партнеров змеи-королевы, с которыми она, конечно, должна была время от времени спариваться, Камралю ни разу не удалось увидеть. И такая таинственность делала это существо особенно дорогим для профессора. Иногда Камралю казалось, что змея обладает таинственной способностью размножаться без оплодотворения, и тогда она делалась в его глазах совершенно мифическим существом. Ему самому случилось однажды, заработавшись, вспомнить вдруг о разделении людей на мужчин и женщин и ощутить эту противоположность как досадную ошибку природы…
Сколько же ей было лет? Неужели подсчеты Корге верны?
Камраль знал, что пятьдесят лет для змей не редкость. Но ведь старику Корге этим летом исполнилось семьдесят четыре, а он говорил, что змею знал еще его отец, — значит, ей было больше ста лет! Она была в два раза старше самого профессора.
Как многочисленно, должно быть, ее потомство! В каждом августе она клала от двадцати до тридцати яиц; значит, за сто лет — не меньше двух тысяч. Половина этих змей тоже кладет яйца — в общей сложности двадцать тысяч яиц каждым летом… Но Камраль не стал подсчитывать потомков убитой им змеи; не в них было дело. По-настоящему страдал он из-за того, что стал виновником смерти существа, которое ему доверяло. И он снова вспоминал свои встречи с нею, вспоминал, как она внимательно оглядывала его и неспешно удалялась, чтобы заняться своими делами (что бы это могли быть за дела?). Она, конечно, каждый раз узнавала его и была уверена, что бояться ей нечего. Камраль подумал, что она, пожалуй, успела стать для него самым близким из всех живых существ. Эта змея умела осмысливать происходящее и делать выводы. Даже выбор ею места для зимовки свидетельствовал об ее уме: колодец, уходя глубоко в землю, в любые холода сохраняет немного тепла, а к тому же зимой его никто не открывает… С этими мыслями Камраль уснул. Но и сны его были мучительными и странными.
Сперва ему снились их дружеские встречи. Ему казалось, что змея улыбается, хотя и во сне он помнил, что уголки змеиного рта загнуты вверх от природы. Потом улыбающаяся змея стала надвигаться на него, как кадр в кинофильме; глаз ее становился все больше и наконец поглотил Камраля. Оказавшись внутри змеиного глаза, Камраль смотрел из него, как из окна, — или, может быть, смотрел этим глазом изнутри самого себя. Он был одновременно человеком и змеей.
Он удивлялся такому растяжению своего «я», но в то же время воспринимал это как вполне нормальное явление. Он получал прямо-таки эротическое наслаждение от гибкости своего нового тела; при этом он смотрел на себя откуда-то сверху и видел, как его змеиное тело грациозно скользит в высокой траве. Вдруг он заметил нависшую над ним огромную зеленую пластину, и далеко не сразу ему пришло в голову, что эта та самая лопата, которой он разрубил тело змеи. Смертоносное орудие опускалось на его тело, но не рубило, а пружинило. Он был человеком, который примеривался, собираясь нанести змее смертельный удар, и он был змеей, которая понимала, что от этого удара ей не уклониться. Эта садистская неторопливость, эти прикосновения металлического лезвия делались невыносимы, но его змеиное тело, скованное морозом, было совершенно беззащитно. Наконец, не имея больше сил терпеть свое бессилие и обреченность, Камраль проснулся с громким криком: «Нет»!
Потом он долго лежал в потемках и прислушивался к ночным шорохам. Жалобно ухала сова, потом заблеял козленок. Какой-то зверек пробежал по крыше; наверно, это куница подбиралась к спящим голубям. Камраль лежал и вспоминал рассеченное тело змеи и то, как он устранял следы своего преступления. Надо было, по крайней мере, с большим почтением отнестись к останкам змеи, ведь она столько прожила на свете и он хорошо знал ее. Такое почтение было бы в конце концов оборотной стороной самоуважения… Потом он стал вспоминать, как бессонными ночами размышлял о змее, о ее уединенном существовании, напоминающем жизнь королей, да и его собственную жизнь. Ведь он чувствовал что его работа как бы кладет преграду между ним и всеми прочими людьми: друзьями, коллегами, его женой Мод. Порой Камралю казалось, что эта работа с ее жестким режимом давно превратила его в вычислительную машину. Но то, что у него была своя змея, придавало ему силы, и теперь он вдруг понял, насколько ее смерть усугубила его одиночество.
