Фриц Лейбер - Мрак, сомкнись

Уитлоу уставился на Главного, лицо пацифиста моментально побелело от ужаса. Он облизал губы.

— Что вы подразумеваете под словами «ненадолго»? — прошептал сипло Уитлоу. — Что вы имеете в виду под понятием «вспышка»?

— Неужели вам все еще непонятно, Уитлоу? — откликнулся Главный с оскорбительным сарказмом. — Неужели вы могли хоть на минуту предположить, что мы совершим какое-то миниатюрное вторжение на Землю и, внушив землянам благоговейный страх, вернемся на Марс. Таким методом мы наверняка добьемся вторжения на Марс, что со временем и произойдет. Следуя вашему совету, мы только ускорили бы эту агрессию: ведь земляне тут же появились бы на Марсе с намерением предотвратить угрозу. Нет, мистер Уитлоу, мы нападем на вас только для того, чтобы защитить себя от потенциальной опасности. Нашей целью будет полное и тотальное уничтожение Земли, совершенно быстрое и эффективное. Наше сегодняшнее военное превосходство делает успех неизбежным.

Уитлоу, похожий на грязную и желтоватую статую самого себя, тупо уставился вытаращенными глазами на Главного. Он раскрыл рот, но не произнес ни слова.

— Вы ведь не могли и предполагать, мистер Уитлоу, не правда ли, — сердечно продолжал Главный, — что мы сделаем что-либо, пусть даже малость, для вашего блага? Или для блага любого, а не жесткокрылых?

Уитлоу не сводил глаз с ужасных черных восьминогих яиц, подкатившихся поближе, — живых воплощений ядовитой черноты древней планеты.

Он только смог мысленно пробормотать:

— Но. — я думал, вы сказали-, что нельзя думать о чуждых созданиях, как о злобных чудовищах, стремящихся только к уничтожению и разрушению…

— Возможно, — отрезал Главный.

И только тут мистер Уитлоу осознал, чем в действительности являются эти чуждые ему создания.

Будто в удушливом кошмаре он заметил, что жесткокрылые подобрались к нему еще ближе. Он услышал высокомерную нескрытую мысль, посланную Главным Старшему:

— Ты еще не добрался до его разума?

И ответ Старшего:

— Нет.

И быстрый приказ Главного.

Черные яйца ворвались в его световую сферу, грозные бронированные клешни потянулись к нему, и это было последним осознанным впечатлением мистера Уитлоу на Марсе.

Мгновением позже защитное устройство спасло его от гибели, переместив на огромное расстояние, — мистер Уитлоу пришел в себя внутри воздушного пузыря, который чудесным образом поддерживал нормальное атмосферное давление в глубинах бескрайних венерианских морей. Подобно рыбе в аквариуме, только с другой стороны, он рассматривал мягко колышущиеся люминесцирующие водоросли и наполовину покрытые ими или полупогруженные в них огромные здания. Вокруг носились сверкающие корабли и существа со щупальцами.

Главный Моллюск рассматривал существо, вторгшееся в его частный сад, с высокомерным неодобрением, которое даже удивление не могло поколебать.

— Кто вы? — холодно спросил он.

— Я… я прибыл, чтобы информировать вас о злобном нарушении правил перемирия. — Пять глаз на длинных стебельках рассматривали пацифиста с той же холодностью, что прозвучала повторно во фразе:

— Но кто вы?

Внезапный прилив горькой правдивости заставил мистера Уитлоу ответить:

— Наверное… меня можно назвать поджигателем войны.

Побросаю-ка я кости

Рассказ[1]

Джо Слеттермен внезапно понял: если он не уберется отсюда сейчас же, то в его черепе что-то взорвется и осколки его, словно шрапнель, сметут многочисленные подпорки и заплаты, удерживающие его ветхую хижину от окончательного разрушения. Его жилище более всего походило на карточный домик из деревянных, пластмассовых и картонных карт, а очаг, печи и камин были неожиданно тяжеловесными.

И все это, сделанное из твердого камня, выглядело прочным. Очаг доходил ему до подбородка, был раза в два больше в длину и до краев полон пламени. Выше располагался ряд квадратных печных заслонок: его жена пекла хлеб, что составляло часть их доходов. Над печью прибита длинная, во всю стену, полка, слишком высокая, чтобы его мать могла дотянуться, а мистер Пузик допрыгнуть, заставленная всевозможными семейными реликвиями. Некоторые из них, сделанные из камня или фарфора, настолько высохли от постоянной жары, что казались не чем иным, как высохшими человеческими головами или мячами для гольфа. Сбоку стояли плоские бутылки из-под джина, бережно хранимые женой. Еще выше висел старый мультихром. Его водрузили настолько высоко и он так был покрыт сажей и салом, что нельзя было точно сказать, был ли этот сигарообразный предмет, окруженный воронками, китобойным орудием или же космическим кораблем, пробирающимся сквозь облако гонимой солнечным светом космической пыли.

Не успел Джо согнуть пальцы ног, как его мать поняла, куда он собрался.

— Идет бездельничать, — пробормотала она с осуждением. — Карманы полны монет — это домашние деньги, которые будут пущены на грех. — И она снова принялась жевать индюшатину: куски она отрывала правой рукой от тушки, лежащей на решетке в пламени камина, тогда как левая была готова отогнать не сводящего с нее взгляда мистера Пузика: желтоглазого, тощего, с драным, нервно подрагивающим хвостом. Мать Джо в своем грязном платье, полосатом, словно бока индейки, походила на продавленный портфель, а пальцы — на обрубленные сучки.

Жена Джо, видимо, думала то же самое, потому что она улыбнулась ему через плечо, возясь около средней печки. До того, как она захлопнула дверцу, Джо успел заметить: она посадила два длинных, похожих на флейты хлеба и один высокий пышный каравай. Жена Джо была худющей, словно смерть, болезненной и постоянно куталась в фиолетовую шаль. Она, не глядя, протянула костлявую, в ярд длиной, руку к ближайшей бутылке джина, сделала смачный глоток и улыбнулась снова. Джо без слов понял, что она хотела сказать: «Ты уйдешь и пристроишься к кому-нибудь играть, а потом напьешься и будешь где-то валяться, придешь домой, изобьешь меня и попадешь в каталажку». И в его мозгу вспыхнуло воспоминание о том, как он в последний раз сидел в грязном подвале и она пришла к нему, а лунный свет озарял зеленые и желтые синяки, которыми он украсил ее впалое лицо. И жена шепталась с ним через крохотное окошко, сунув ему через прутья полпинты.

Джо уверен, что сейчас повторится то же самое, если не хуже, но тем не менее он тяжело поднялся, и карманы его приглушенно звякнули; он направился прямиком к двери, пробормотав: «Пойду-ка я на гору, побросаю кости. И сразу вернусь». Джо помахал узловатыми, согнутыми в локтях руками наподобие пароходного колеса, как бы показывая, что он вроде бы пошутил.