Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы

В четыре, признаться, я рисовала лучше, чем сейчас, и подавала большие надежды. Детская непосредственность и отсутствие страха ошибиться — это много.

— Детка, как ты угадала, какой краской рисовать? Верно, баночки помечены? — умиленно спросила тетушка.

Я пожала худенькими плечами. («Тоща, как рыбий скелетик», — сокрушалась Кло при встрече.)

Как их можно спутать?

Белила холодные, охра теплая, а лиловая, которой я рисую китов, щекочет пальцы — еще бы, в нее добавлены чернила каракатиц.

И я важно произнесла:

— Вы не поймете, Кло.

Был скандал.

Тетушка ругалась, прижимала руки к пухлой груди, Бобби строил рожи.

Меня наказали — велели уйти в свою комнату.

Папа шепнул:

— Молодчага, Либ, здорово врезала старой перечнице! Но сама понимаешь: политика…

Я понимала. Мне было жаль незаконченного рисунка, но я устала от Бобби. Неумные и невоспитанные мужчины не нравились мне даже в четыре.

Сев на кровать, я разложила на коленях веер из Кето. Его сделал смешной щербатый мальчик. У него теплые и умелые пальцы. Может быть, однажды я приеду в Кето и встречу его. Веер сделан совсем недавно. Еще несколько дней, и знание о мальчике станет мне недоступным. Проведя пальцами по вееру, я «увижу» лишь нарисованного на нем гигантского кальмара, сжавшего щупальцами тонкую девушку.

И сейчас, в свои двадцать три, в сложных ситуациях я закрываю свои зрячие глаза и слушаю пальцы. Глаза могут обмануть, пальцы — нет.

3. Кето

Внешне в Ричарде Фоксе не было ничего особенного. Но он был гений. Настоящий гений. Талант сбивает с ног, не дает дышать. Девушкам нравятся гении, вот и мне всегда нравились неординарные мужчины.

Познакомившись с Ричардом на занятиях художественной студии и почти сразу переехав к нему, я тут же бросила рисовать сама. Он гений, а я посредственность. Я занималась этим просто потому, что больше ничего не умела делать. Я знала многое, но знания мои были поверхностны.

Я не боялась трудностей и могла бы зарабатывать даже физическим трудом, но мне это не было нужно. Уйдя из семьи, я вполне сносно жила, продавая украшения, которые прихватила с собой.

Прикладываю голову к груди Ричарда.

— У тебя сердце бьется, как у кита.

— Так сильно? — самодовольно улыбается он.

— Девять ударов в минуту.

— Ну, спасибо! — смеется он. — Либби, а у тебя есть от меня тайны?

— Нет, — говорю я.

Я вру, милый. Больше, чем ты думаешь.

4. Дом

Мою мать многие считали безумной, но не каждый решался произнести это вслух. А уж глядя ей в глаза — и вовсе никто. При виде нее тушевались самые развязные хлыщи, а знойные красавицы с сожалением вздыхали вслед. Мама была красива какой-то животной красотой. У нее были черные прямые волосы, в которых звенели вплетенные монетки; гладкие, блестящие, как китовые спины. Чуть раскосые глаза — мамины предки были из далекой холодной северной страны. Она курила трубку, как ее собственные мама и бабушка на родине. Нет, человек просто не может быть так красив и так свободен, как она.

Мама была стихией. Она делала только то, что хотела, и не боялась людской молвы. Я ни разу не видела такой красивой и гордой женщины и часами могла водить пальцами по ее лицу. В детстве я воображала, что она дочь морского царя. С ее красотой можно было перевернуть мир, а она выбрала папу и наш старый дом на берегу моря.

Старенькая фотография подтверждает, что дело не в дочерней любви.

— Папа, как вы встретились?

— Она упала с неба.

Отец ее очень любил…

Главной маминой странностью было то, что каждый вечер она ходила к морю и слушала песни китов.

Она хотела, чтобы и я их слышала.

— Слышишь, Либби?

Мама даже пыталась напеть мне мотив, но я никак не могла оправдать ее ожиданий. Мама очень сердилась:

— Ты не стараешься, ты должна слышать! Ты же моя дочь. Это так красиво…

Я не любила расстраивать маму, но ничего поделать не могла. Я слышала только, как киты бьют хвостами, как плещут волны, как гудят корабли вдали.

Я не научилась слышать китов, но научилась слушать.

— Мама, почему не все слышат китов?

— Киты — наши предки. Часть людей произошла от китов, часть — от обезьян. Есть люди моря и есть люди суши. Мы, люди моря, слышим китов. Ты тоже должна слышать!

Отец не любил китов. Он вообще не выносил весь мир и любил только двоих людей на земле — маму и меня. Но маму больше.

Когда мне исполнилось пять, она привела меня на берег и столкнула со скалы.

Я барахталась, тонула.

И вдруг увидела, как сквозь толщу воды пробивается солнце. Вокруг плавали рыбки. Киты окружили меня полукругом.

Я видела.

5. Кето

Я шла по улице, и тут на меня напал бродяга. От него противно пахло.

Обычно я очень осторожна, но тут благоразумие изменило мне. Мне нужно было купить краски, и я свернула не туда.

Я оценила силы: примерно равны, ударила бродягу в голень и побежала. Хорошо, что я была не в юбке с турнюром. Цок, цок — каблучки по мостовой… Но бродяга оказался крепче, чем выглядел.

— Ах ты, чистенькая дрянь! — закричал он и кинулся вслед.

Я бежала все быстрее, но он схватил меня за плечо и швырнул к стене. Так, ботинки у него тяжелые, значит, нужно подойти поближе, чтоб не пинался. Зато шея открыта — можно вцепиться зубами. Бродяга занес кулак, но наткнулся на мою руку. В тот же момент я выставила вперед ногу, на которую нападающий налетел, и разбила ему нос открытой ладонью. Кровь полилась бы от самого слабого удара, а я вложила в него все свое возмущение. А потом я схватила бродягу за пах и, не дожидаясь, пока противник опомнится, убежала.

Убежав далеко, прислонилась к стене и скинула перчатки: мне было противно, что они прикасались к этому человеку. И — заплакала. Плакала не я, плакала пятилетняя девочка во мне. Гнилой город. Что за мир, где мужчина может ударить женщину, а женщина вынуждена защищать себя сама? Я могла бы убить этого бродягу — в подвязке моего чулка спрятан нож на всякий случай. Когда женщина одна на земле, надеяться она может только на себя. Но я не убийца. Я не убийца.

Просто так получилось.

6. Дом

Когда мне исполнилось десять, мама прыгнула со скалы и не вернулась.

Последние пять лет до этого были самыми счастливыми в моей жизни.

У меня был дом. После того как я прозрела, мама расцвела так, что было больно глазам. Отец стал чаще бывать дома.