Лестер Дель Рей - Атака из Атлантиды

Мешкать нельзя.

Он быстро собрал вещи, книгу с пакетом — сверху. Потом развязал ленту, собираясь лучше рассмотреть ожерелье. Дюжиной чистых оттенков у него в руках переливались все тридцать драгоценных камней. Они сделались для него меркой юности, которая запросто может вернуться — жена и рожденные ею сыновья — Земля или любая другая планета, которую он выберет. Они могли дать все, что он захочет, кроме мира я собственной душе.

Он сделал лишь то, что должно было случиться. Человек не мог оставаться безучастным и видеть, как рушится его мир, даже хотя многие глупцы и катились вниз — к гибели.

По крайней мере, в его время Земля должна сохранять свое владычество. Тяжелый удар грома потряс крышу храма. Неудивительно, ведь, золотой купол — самая высокая точка в городе, но сам этот факт даст еще большую пищу для суеверий. Вскоре гром утих, но послышался шум дождя, который тут же- смыл яее следы.

Эли медленно оглянулся вокруг, но удивления в его взгляде не было. Идти или нет, идти… да. Но вдруг Джадсон увидел вошедшего. И перестал торопиться. Увы, вот теперь их пророк и умрет, обречен.

— Прошло слишком много времени, Клеон.

— Слишком много, Эли, — ответил старческий голос. Поразительно, но Клеон выглядел не старше, чем когда они встретились в деревне. Хотя в каждом его движении чувствовались усталость и боль. — Твои стражники ушли, поэтому я оставил своих зверей и пришел сюда.

— Отомстить? — спросил Джадсон.

Клеон медленно покачал головой.

— Эли, у меня уже не осталось гнева. Да и потом, мстить — за что? Мейа сама открылась тебе, предвидя последствия. Я был только учителем, а не апостолом, и я любил людей. Нет, я пришел сюда, просто чтобы повидать тебя и передать от тебя что-нибудь Мейе. Она по-прежнему живет в деревне и все еще думает о тебе.

Джадсон покачал головой. Он приучил себя к мысли о том, что она мертва. Но сказать так ничего и не смог.

Ураган, казалось, стал утихать так же быстро, как и начался. Клеон подошел к окну и посмотрел на холм. В глазах его стояли слезы, но вздохнул он с облегчением.

— Наконец все это закончилось, — сказал он.

Клеон наклонил голову и медленно произнес:

— Для тебя — вряд ли. Люди, которые шли в темноте, увидели большой свет. Они пребывали на земле, находясь в тени смерти, но над ними воссиял свет… Каждая битва воина, знаешь, сопровождается шумом и одеяние пропитывается кровью; но кровь та будет только разжигать огонь. Я не могу проклинать тебя за попытку остановить битву, которая не будет ограничена этим миром, Эли, хотя время для каждого человека совершить какое-то действие уже прошло — об этом знает и сокрушается даже наша жрица.

— Я однажды уже остановил это, — грубо запротестовал Джадсон.

Клеон пристально посмотрел на него. На лице старика появилось безотчетное удивление. Книга? Он увидел знакомую книгу, лежавшую на столе и источавшую за три дестяка лет так и не стертый запах дикого миндаля, и его удивление усилилось.

— Я все поражался, почему ты не вернул ее. И… Как же ты мог, получив ее сообщение, держать книгу все эти годы у себя, Эли?

— Да что там такое, в этой книге, Клеон'? Была б хоть записка…

Он взял в руки тонкий том и, приняв в себя, вроде сердечного лекарства, загустевший от времени аромат миндальных цветов, открыл томик с помощью закладки, лежавшей между страницами. Потом несколько поколебался и приложил к глазам бинокль:

— Посмотри туда, Эли. Посмотри внимательно, и чуть ниже поверхности!

Джадсон неуверенно подошел к окну, явно не желая этого делать, но и не в состоянии отказаться. Он сосредоточился на фигуре, которая все еще стояла вертикально, но земли не касалась. И она, и врытый в землю столб, казалось, висели на облаке. Сейчас, когда этот человек был уже наверняка мертв, его лицо выражало странную силу и гордость, и, устремленное в небо с триумфом, ожидало чего-то. Но оно все же осунулось за часы страдания, что-то произошло с его чертами, с носом, формой подбородка. Оно… оно стало почему-то знакомым.

Вроде его собственного, юношеского, отражения в зеркале.

— Нет, — вырвалось у Джадсона. И бинокль, выпав из руки, стукнулся оземь. — Это невозможно! Физически невозможно!

Клеон вновь покачал головой.

— Но не для того, кто обладал Властью. Не для него, Эли. И не для нее. Ты обесценил божественную сущность этой женщины, и она выжгла себя одним усилием. Дала жизнь пророку и преуспела. Вот записка, которую я принес тебе от нее тридцать лет назад.

Одно из стихотворений на странице было замкнуто в темный круг, рядом с ним стоял жирный восклицательный знак.

А внизу — неразборчиво, по-английски, подпись Мейи.

— В нас родился ребенок, в нас сын дан.

Взгляд его переместился со страницы книги на ожерелье, которое столько могло. И вернуть ему юность, жену с сыном; и одарить дополнительным временем жизни, чтобы понять, что он сделал, и, оглянувшись назад, оттуда посмотреть наперед, что случится, как это делали боги и ясновидящие, что может, должно произойти из-за той глупой, но могущественной власти, которую завоевал его народ, а сюда земной пылью на своих ботинках принес он сам, Эли Джадсон. Только что теперь ему эти возвращенные годы? На что ему? Чтобы гадать, о чем могла думать женщина из деревни Сайона, только ли, только о прошлом? По человеческим меркам судя, оглянувшись назад, видишь то, что прошло, тогда как впереди всегда остается — неизвестность. А по божественным? А по меркам пророков?

Собирался ветер. Эли бросил последний взгляд на холм, но глаза его остались сухими.

Затем Эли последовал за Клеоном из пустого дворца. Он понял, что никогда уже вновь не сможет покинуть Сайона, останется стареть здесь, в Калве, возле холма. Вместе они завернули за угол, молча сели на вьючных животных и двинулись на север, прочь от космодрома, порознь думая об одном и том же, о книге и ветре.

Ночь упала на город, но повсюду мерцали огни. Толпы людей бродили по улицам взад и вперед, вроде множества стрелок на сломанных маятниках, не понимая времен, ни предстоящих, ни канувших, чувствуя только страдание, боль какого-то общего перелома. Со всех сторон раздавались крики гнева и возгласы горя…

А книга открытой осталась лежать на столе.

Ветер в окна влетел, не злобный, не шумный, покойный, как лики усопших, и медленно, медленно принялся трогать страницы. Трогал их, перелистывал, по одной, по две, дальше и дальше. Пробираясь по книге вперед, точно проповеди читал или читать собирался. Вдруг порывисто, как акробат, кинулся ветер к последним страницам, к главе об Исайе, помчался вперед, задыхаясь, и остановился в толчке, как вкопанный, перед краем форзаца. Конец?