Грэй Грин - Кетополис: Киты и броненосцы

— Хозяин… — прошептал Роберт.

— Что вы, господин, — перебил его парень. — Я только сторожу по ночам.

— Где? — закончил Ирландец.

— Нет никого, я один тут.

Роберт опустил на разделочный стол ставший неподъемным «фронтир». Медленно провел взглядом по тревожному, бледному в свете газовой лампы лицу паренька. По массивной чугунной плите, по посудным шкафам, веренице ножей на стене. Подумал, что ведь этот хлипкий сторож может запросто перерезать сейчас ему, Дикому Ирландцу, горло, и нет сил сопротивляться, и почему-то нет и желания. Взгляд пополз дальше и наткнулся на телефонный аппарат.

Роберт сжал зубы и встал, пошатываясь, снял трубку. Парень следил за Ирландцем, смотрел не мигая.

— Чего пялишься? — вопрос прозвучал тускло, бесцветно.

— Вы… Вы сияете, господин…

Роберту почудилось некое придыхание, благоговейный трепет.

На краю стола, куда не доставал свет лампы, темнела небольшая ступка. Рядом тлел красным уголек в самодельном кальяне. Роберт вяло улыбнулся:

— Тебя как звать?

— Джозеф.

— Принеси виски и чистых тряпок, Джо, — попросил Роберт и, когда парень вышел, назвал номер.

Долгих четыре гудка отельмейстер не отвечал.

— «Королевская перчатка». Доброй ночи.

Роберт собрался и плюнул:

— Соедини с Шульцем.

— Господин Шульц занят. Сейчас он…

— Это Ирландец.

В трубке замолчали. Потом треснуло, хрюкнуло, и раздалось раздраженное:

— У аппарата!

— Бенни, я опять поймал пулю, — как можно спокойнее сказал Роберт. — Мне нужен штопальщик.

— Конечно, старина! Ты сейчас где? — И пока Роберт соображал, как проще объяснить, Шульц задал еще один вопрос: — Она у тебя?

Крик в голове взорвался бомбой, подкосил ноги, ударил по перепонкам:

— Нет!

«Нет… Нет… Нет…» — эхом, колокольным перезвоном разлилось по телу.

Роберт вдруг увидел себя, сидящего напротив Бенни в кабинете на Конторской улице. «Отличная работа», — говорит Шульц. Достает из сейфа и выкладывает на стол новую жизнь — деньги, документы и зеленый прямоугольник. На нем рядом с Хрустальной башней вытиснен дирижабль. Они прощаются, долго хлопая друг друга по спинам, а когда Роберт выходит, Шульц снимает трубку телефона: «Да, офицер. Сегодня в полдень. Билет на имя Сэмюеля Клейта. Удачи вам в вашем нелегком деле».

Чушь, подумал Роберт. Гибкий — стукач?

— Бобби, ты меня слышишь? Где ты находишься?

«Ирландец стал слишком диким, начал мешать», — говорит Шульц, крепкий, подтянутый, резкий. Жмет руку надутому типу в песочном макинтоше и песочной же шляпе. Тому, что размахивал револьвером, сверкал треугольником с кальмаром, бил ногами под дых. «Мне нужен только ларец», — говорит Шульц и называет адрес. Адрес дома, в котором есть комната с багрово-синим прямоугольником окна и хлопающей на ветру линялой занавеской.

— Нет, — одними губами произнес Роберт.

— Да, — приговором прозвучал Голос.

— Бобби?

Роберт медленно опустил трубку на крючок аппарата.

— Выпить, господин.

— Что? — вздрогнул Роберт.

— Я принес вам выпить, — повторил Джозеф, — и чистую ткань.

Роберт залпом опрокинул стакан. В животе от виски стало жарко, почти так же, как в груди.

— Значит, вот что, Джо, — утер губы Роберт. — Сейчас ты немного мне поможешь. — Парень робко улыбнулся и кивнул. — Для начала порви тряпье на полосы.

Роберт смотрел на синие пляшущие язычки пламени. Оно гудело, лизало узкую полоску стали, превращая серое в красное. Роберт смотрел и не видел. Кончики ногтей барабанили по сиамскому ларцу, мысли кружили вокруг одного вопроса: «Почему?»

Боль вгрызлась в плечо, раскурочила рану, а потом, когда свинец горошиной покатился по столу, отпустила, притаилась ненадолго и ударила по глазам белой вспышкой. Запахло паленым мясом. Боб закричал и тут же отчетливо услышал стук сердца.

Звук шел из коробочки.

Роберт глянул на перепуганное лицо Джозефа. Улыбнулся, как смог, и попросил:

— Дай-ка мне вон тот, здоровый, — кивнул на мясницкий тесак. Приставил острие к щели и что было сил грохнул по ручке, срубая язычок серебряного замочка, расщепляя черное дерево, снося крышку.

В ложе из красного бархата лежала большая жемчужина. Нет, не жемчужина — зеленый кристалл, матовый и прозрачный одновременно, как гигантская икринка. Глубоко внутри него что-то было, оно пульсировало, пытаясь выбраться наружу, пытаясь разорвать клетку из блестящих золотых проводков, оплетающих шар, спаивающихся в жилы, свивающихся в тугие косички клемм.

Кристалл манил, звал Роберта, просил о помощи. Ирландец поддел ножом золотые нити. Они лопнули, свернулись хоботками бабочек в разные стороны. Роберт коснулся шара, бережно вынул, поднес к глазам.

Под слюдяной оболочкой в клубах зеленого дыма то и дело вспыхивали тонкие фиолетовые молнии. В их нервном свете Роберту удалось разглядеть крохотные шестеренки, цепляющие друг друга зубьями, вращающие коромысло тяг, на кончиках которых зрели, разгорались осколки полярного сияния.

И тут же кожу начало покалывать. Кристалл стал теплым, живым, задышал, запульсировал. Под прозрачной поверхностью начал двигаться аквамарин, заполняя все, сколько доставал взгляд. Всколыхнулся, пошел рябью, и Роберту показалось, что он набрал полную грудь морского воздуха. Из глубины безбрежного зеленовато-синего появилось белое гигантское пятно. Ослепительно снежный кит то появлялся на поверхности, то исчезал под водой. Роберт протянул к нему руки, коснулся шершавой, в наростах моллюсков, шкуры, заглянул в рубиновый глаз. И глубже, туда, где среди исполинских костей сжималось, грохотало звериное сердце. Искрило фиолетовыми всполохами, клубилось зеленым дымом.

Окровавленные узловатые пальцы выдернули его наружу, протерли ветошью, и мир померк. Стал похожим на черно-белые страницы графроманов. Развалился на картинки.

Другие пальцы, длинные, тонкие, вселяющие в Роберта панический ужас, соединяют слюдяные полусферы, всовывают рукотворный кристалл в кокон из проволоки…

Старый сиамец с разрубленным шрамом лицом смотрит на море. В глазах его влага. В груди — вцепившийся в ребра металлический кальмар. Он раскрывает клюв. Он голоден. Он ждет кристалл…

Роберт бережно опускает светящуюся горошину в ларец. Упирает в столешницу ручку длинного узкого ножа. Ставит острие напротив сердца, откидывается и бросается грудью вниз.

Сталь входит глубже, глубже, пока не упирается во что-то твердое.