Роберт Хайнлайн - Гражданин Галактики

Она хотела было отбрить меня в своей знакомой манере, но вдруг осеклась, улыбнулась и придвинулась. Я с ужасом подумал, что она меня поцелует. Но она только похлопала по одеялу и торжественно произнесла:

— Ради Бога, можешь быть язвой, капризой, жадиной, можешь ругать меня, можешь все, что угодно, и я даже не пискну. Я уверена, что ты сможешь перечить даже Мамми.

Не представляю, чтобы мне этого захотелось. Я сказал:

— А ты не похожа на себя, Чибис. Уже нимб появляется.

— Появился бы, если бы не ты. Хотя нет, я бы, наверное, провалилась на экзаменах для нимбоносцев.

— Думаешь? А мне вспоминается кто-то примерно твоего роста, кто тащил меня в станцию чуть ли не на спине. Как насчет этого?

Она хмыкнула.

— Это ерунда. Главное, ты установил маяк…

— Ну опять каждый о своем. Холодновато было снаружи. — Я сменил тему, от которой обоим было неловко. Я заикнулся о маяке и вспомнил кое-что еще.

— Чибис? А где мы?

— Хм? У Мамми дома, конечно. — Она оглянулась и сказала: — Ой, Кип, я забыла, на самом деле это не твоя…

— Я знаю, — перебил я. — Подделка. Сразу видно.

— Разве? — она расстроилась. — А я думала, мы отлично все устроили.

— Вы все замечательно устроили. Не понимаю, как у вас это получилось.

— Да это у тебя замечательная память. Просто фотографическая.

«И язык без костей», — добавил я про себя. Интересно, что еще я выболтал, пока валялся без сознания. И Чибис все слышала. Но не спрашивать же об этом; должны же у человека оставаться хоть какие-то секреты.

— И все же это подделка, — продолжал я. — Я знаю, что мы дома у Мамми. Но где это?

— Ой, — она посмотрела на меня круглыми глазами. — Но я же тебе говорила. Может, ты не помнишь — ты уже засыпал.

— Я припоминаю, — сказал я медленно, — кое-что. Но не понимаю смысла. Кажется, ты говорила, что мы летим на Вегу.

— Кажется, в каталогах она значится как Вега 5. Сами они называют ее… — она откинула голову и выдала трель; правда, это больше смахивало на кукареканье. — Но ведь так я еще не умела. Так что я сказала «Вега», смысл примерно тот же.

Я снова попытался сесть и не смог.

— И вот так, стоя передо мной, ты говоришь, что мы на Веге? Я имею в виду, на какой-то планете Веги?

— Ну ты же не предложил мне сесть.

На этот чибисизм я не обратил внимания. Посмотрел на солнечный свет, льющийся в окно.

— Это светит Вега?

— Что ты, это искусственное освещение. Если бы они оставили настоящий свет Веги, тут все выглядело бы, как… Как в свете электрической дуги. Вега расположена очень высоко на диаграмме Герцшпрунга-Рассела,{104} ты же знаешь.

— В самом деле?

Вот уж чего никогда не знал, так это спектрального класса Веги. Как-то не думал, что мне это понадобится.

— Кстати! Будь осторожен, Кип, я имею в виду, когда начнешь подниматься. Тут за десять секунд можешь загореть, как за месяц на зимнем курорте, — а через десять минут обуглишься.

Определенно у меня талант попадать в места с тяжелым климатом… К какому спектральному классу звезд относится Вега? К классу «А»? Или «В»? Я знал только, что она большая и яркая, больше Солнца, и расположена в созвездии Лиры.

Но как, ради Эйнштейна, мы сюда попали?

— Чибис? А до Веги далеко? То есть я хотел сказать, далеко ли до Солнца? Ты не знаешь случайно?

— Случайно знаю, — ответила она обиженно. — Двадцать семь световых лет.

— Обалдеть! Чибис, возьми вон ту логарифмическую линейку. Умеешь с ней обращаться? У меня руки не слушаются.

Она замялась.

— Зачем она тебе?

— Хочу высчитать, сколько это будет в милях.

— Да я сама посчитаю. Без всякой логарифмической линейки.

— Но с ней быстрее и надежнее. Послушай, если ты не умеешь ею пользоваться, не стесняйся, в твоем возрасте я тоже не умел. Я тебя научу.

— Я умею ею пользоваться?! — она пришла в негодование. — Думаешь, я дура? Но я лучше так посчитаю, — она беззвучно зашевелила губами. — 159 000 000 000 000 миль.

Совсем недавно я прикидывал расстояние до Проксимы Центавра; я припомнил, сколько миль в световом году и прикинул на глаз — шесть на двадцать пять — сто пятьдесят… а где там десятичная запятая?

— Вроде бы верно.

159 000 000 000 000 миль! Столько нулей… даже неуютно.

— Конечно, верно! — отрезала она. — Я никогда не ошибаюсь.

— Господи! Прямо карманная энциклопедия!

Она потупилась.

— Но я не могу перестать быть гением.

Уж тут она сама подставилась, и я уже совсем собрался было от души отыграться — и тут увидел, какой у нее несчастный вид.

Я вспомнил, как говорил папа: «Некоторые уверяют, что лучше быть средним, чем лучшим. Такие люди с удовольствием обрежут крылья другим, потому что сами их лишены. Они презирают ум, потому что лишены его». Тьфу ты!

— Извини, Чибис, — тихо сказал я. — Я понимаю, что ты не можешь перестать быть гением. Так же, как я не могу стать… так же, как ты не можешь перестать быть маленькой, а я большим.

Она оживилась.

— Наверное, я опять захотела порисоваться. — Она крутила пуговицу. — Или решила, что ты понимаешь меня — как папа.

— Польщен. Вряд ли я тебя понимал — но отныне буду стараться.

Она продолжала теребить свою пуговицу.

— Ты и сам довольно умный, Кип. Ты ведь знаешь это?

Я ухмыльнулся.

— Будь я умным, очутился бы здесь?.. Слушай, солнышко, давай мы все-таки проверим тебя на логарифмической линейке? Мне действительно интересно.

Двадцать семь световых лет — отсюда Солнца не увидишь. Оно ведь небольшая звезда.

Она вновь замялась.

— Кип, эта линейка не годится.

— Что? Да это самая лучшая линейка, стоила она кучу…

— Кип, погоди! Это не линейка. Это кусок стола.

— Хм? — я смутился. — Я забыл. А коридор за дверью — длинный?

— Там только часть его, то, что ты отсюда видишь. Кип, линейку мы бы сделали настоящей, было бы время. Они тоже разбираются в логарифмах. Еще как разбираются!

Вот это меня и беспокоило — «было бы время».

— Чибис, а сколько времени мы сюда летели?

Двадцать семь световых лет! Пусть даже со скоростью света. Для меня-то, по Эйнштейну, они протекли незаметно — но не для Кентервиля. Папа мог уже умереть! Папа был старше мамы, он мне, в общем-то, в дедушки годился. Еще двадцать семь лет обратно — да ему за сотню перевалит! Даже мама может уже умереть.

— Сколько времени? Да нисколько.

— Нет, нет. Я знаю, этого не почувствуешь. Ты нисколько не повзрослела, я все так же лежу, обмороженный. Но все-таки это заняло по крайней мере двадцать семь лет. Разве не так?