Евгений Евтушенко - Ардабиола

— Только так и можно… — грустно улыбнулся Ардабьев, думая о крысе Алле.

Если бы фотограф его не предупредил, он никогда не догадался бы, что попал в бывший коровник. Правда, неистребимый запах соломы, навоза, молока как бы витал в воздухе. Но стены были чисто побелены, настлан дощатый пол. Стояла железная печка с выведенным в окно коленом. На окнах висели самодельные черные бумажные шторы. На столе под красной лампой плавали в ванночке негативы. Но главное в мастерской были стены, увешанные большими и маленькими фотографиями, составляющими черно-белую мозаику радостей, труда, страданий маленькой, но неотъемлемой части человечества сибирского городка Хайрюзовска.

Деповская бригада из еще беспаспортных мальчишек в ушанках и спецовках под переходящим красным знаменем и лозунгом «Все — для фронта!». Печальные и любопытные глаза телят рядом с такими же печальными и любопытными глазами солдат, выглядывающих из теплушек. Слепой инвалид на рынке с морской свинкой, вытягивающей из ящичка «судьбы», напечатанные на пишущей машинке. Эта морская свинка тоже, наверное, умерла. Расстеленная на церковной паперти простыня, где лежат обручальные кольца, серебряные ложки, серьги и некрасивый золотой самородок — в фонд фронта. Сибирячка, несущая под мышкой белую луну замороженного молока с дырочкой посередине. Маляр на цыпочках, освежающий серебряной краской маленький памятник Ленину. Очередь в продуктовый магазин с «хвостом» на улице, а над очередью на втором этаже мальчик со вскинутой скрипкой в распахнутом окне музыкальной школы. Девушки на танцплощадке с крошечными гирляндами семечной шелухи, свисающей с выжидательно оттопыренных губ. Плотник с гвоздями во рту, остановивший молоток над ребром свежего ската крыши, потому что на полувбитый гвоздь села стрекоза. Сближающие губы парень и девушка, а между их губ, на заднем плане, крохотная старушка на завалинке, опершаяся подбородком о клюку. Другая старуха, плачущая над сбитой грузовиком коровой. Третья старуха, протягивающая свою морщинистую ладонь молодой, скалящей лукавые зубы цыганке, чтобы та ей погадала…

— Почему так много старух? — спросил Ардабьев.

— Потому что я сам — старуха… — усмехнулся фотограф и протянул Ардабьеву еще не вывешенную фотографию. — Это совсем свеженькое…

Ардабьев увидел темный могильный крест, свежевкопанный в песочную площадку детсада. Две сувенирные бутылочки перед крестом. Онемело застывшие воспитательница и детишки с ведерками и совочками.

— Что это за крест? — удивился Ардабьев. — Кто его вкопал в детсаду?

— Никто не знает, — пожал плечами фотограф. — Те, кто забыл, от чего произошел крест.

— А от чего он произошел?

— Ты тоже забыл? — печально улыбнулся фотограф. — От распятия.

Провожая Ардабьева до калитки, фотограф сказал:

— Чо-то мне не хочется тебя отпускать… Может, теперь я тебя провожу?! Или переночуешь у меня? В фотокоровнике?

— Нет, — ответил Ардабьев. — Мать будет волноваться.

Сделав несколько шагов, Ардабьев остановился, не услышав скрипа калитки и поняв, что фотограф смотрит ему вслед, хотя, наверно, его уже не видит, потому что тьма была непроглядная.

— А вы знаете… все, что вы сделали, будет выставлено, — сказал Ардабьев.

— Не знаю, не знаю… — раздался из темноты голос фотографа.

— Вы знаете, — сказал Ардабьев. — Поэтому и работаете.

Ардабьев услышал, как скрипнула закрываемая фотографом калитка, и пошел. Деревянный тротуар подрагивал под ним, как в детстве.

«Утром на поезде — в Иркутск, а оттуда первым самолетом в Москву, думал Ардабьев. — Немедленно сделать структурный анализ ардабиолы. Если был бы возможен химический аналог! А если нет? Если нет — тогда плантации ардабиолы…»

Ардабьев неприязненно поморщился, когда перед ним из темноты снова вырос тот же самый подросток.

— Плохо прикурилось, дяденька… — сказал подросток, холодно усмехаясь. В его руке был пистолет, направленный в живот Ардабьева. — Дяденька не хочет подарить одному моему скромному другу джинса? Дяденька разве не за гуманное отношение к советским детям? — изгиляясь, спросил он.

— А как подарить: с поясом или без пояса? — пробовал выиграть время Ардабьев.

Он что-то слышал о подобных историях. Это было, кажется, в курортных черноморских городах. Но здесь, в его родном, еще недавно патриархальном Хайрюзовске? Как по-дурацки можно погибнуть… Но нельзя рисковать ардабиолой из-за каких-то джинсов…

Нервы у подростка не выдержали, и пистолет заплясал у него в руках:

— Снимай джинса, животное! — истерически закричал он.

— Спасибо за комплимент, — сказал Ардабьев, расстегивая джинсы и вытягивая пояс. — Я всегда считал, что животное — это звучит гордо. Кстати, у меня была одна знакомая крыса, которую я уважал гораздо больше многих людей…

Пистолет вдруг выпал из трясущихся рук подростка на деревянный тротуар, и Ардабьев услышал совсем нетяжелый стук. Подросток схватил пистолет и снова направил его на Ардабьева.

— Пистолет-то у тебя игрушечный… — насмешливо сказал Ардабьев. — А вот пояс у меня настоящий. Ты заслужил хорошую порку, и ты ее получишь.

— Он не игрушечный! — завизжал подросток.

— Нет, игрушечный, — надвигаясь на него с поднятым ремнем, спокойно сказал Ардабьев. — И ты игрушечный. Игрушечный маленький фашистик.

И хлестнул сначала по рукам, потом по лицу крест-накрест.

— Бей, Пеструшка! — истошно крикнул подросток, вжимаясь в забор.

Но Пеструшка, неслышно стоявший за спиной у Ардабьева, не мог поднять вдруг налившуюся страшной тяжестью руку с кастетом. Тогда Фантомас прыгнул и ударил Ардабьева кистенем в затылок точным черносотенным ударом. Перед глазами Ардабьева промелькнули три искаженные страхом и злобой еще совсем мальчишеских лица… потом почему-то белые стружечные кудри мальчика Вити… потом девушка в кепке на задней площадке трамвая… потом ветка ардабиолы под красными замшевыми туфлями с белой прошвой… Ардабьев упал руками на забор и начал медленно сползать по нему.

— Пеструшка, подонок, бей! — прохрипел Философ и смазал его по скуле игрушечным револьвером-зажигалкой.

Пеструшка вскочил на спину упавшего Ардабьева и стал колотить его по голове кастетом.

— А ну-ка переверните мне его! — приказал Философ.

Пеструшка и Фантомас перевернули Ардабьева лицом кверху. Философ сел верхом на грудь Ардабьева, разорвал ему рубаху и чиркнул револьвером-зажигалкой.

— Так ты говорил, что этот револьвер игрушечный? — И поднес язычок пламени к соску Ардабьева.