Bruce Sterling - Глубинные течения

Вагончик – тесная коробка из металла и пластика – вмещал не больше четырех человек; с обеих сторон двери приткнулось по лавке; одна по ходу поезда, другая – против. Я теперь протрезвел достаточно, чтобы увидеть, что два сидящих передо мной торговца в полосатых пиджаках вызывающе меня разглядывают. Сделав вид, что ничего не заметил, я отвернулся к окну, свесив одну руку наружу (на стеклах сэкономили: на Сушняке дождей не бывает).

Здешние закаты впечатляют, размышлял я на обратном пути. Поезд возвращался из доков, почти все места заняли рыбаки, большей частью – ловцы креветок с положенными их гильдии завитыми в кольца и напомаженными усами. Солнце скрылось; ломаная граница тьмы медленно поползла по восточной стене кратера. Вчера я не смог в должной мере насладиться этим зрелищем – у подножия утеса взвешенная в воздухе пыль скрадывала детали и придавала свету розовый оттенок.

Тень поднималась все выше, за пределы атмосферы, где среди основной светло-серой породы встречались оплавленные участки, соперничавшие в блеске с несмелыми еще звездами.

Представление подходило к концу – стремительно тающий островок света задержался на мгновение на самой вершине скалы, сверкнул на прощанье и пропал, оставив невидимый теперь кратер во власти ночи.

В тот же миг, не иначе как скрупулезно рассчитанный бережливыми сушняцкими математиками, включилось уличное освещение. Само собой, чересчур слабое. Ожила и единственная в вагоне лампочка у нас над головами, разлив вокруг тусклый желтый свет.

Зато на освещение лифтов денег не жалели, не оставляя морякам ни малейшего шанса. Я присоединился к группе сушнецов, мрачно грузившихся в один из лифтов, и мы с убийственной скоростью ухнули вниз.

Со стены над доками били мощные прожектора, исключавшие возможность случайно оступиться в пыль в каком-нибудь из закоулков пристани. За границей искусственного света можно было различить слабое зеленоватое мерцание. Вокруг расплодилось несметное количество планктона, жирующего на проливаемой при разгрузке воде.

Ремонт на «Выпаде» уже завершился, даже палатки и баки заняли свои обычные места на свеженастланной палубе. Теперь правительственные рабочие из Синода Экологии грузили в левый корпус крапчатые китовые яйца. Работенка не из легких – каждое около фута в диаметре и весит порядка пятидесяти фунтов. Предполагалось, что за каждого пойманного кита мы должны вернуть Морю троих, но на деле большая часть яиц доставалась на завтрак остроклювым кальмарам; в полной безопасности киты могли чувствовать себя лишь на китовых фермах. Одна из таких находилась на соседнем острове – там работящие сушнецы чуть не вручную заполнили большое природное углубление пылью и даже пытались вести селекцию. Ну просто двинулись на экологии, эти сушнецы. Поддержание равновесия для них превыше всего. А моему иссушенному Пламенем организму срочно требовалось восстановить потерянную влагу, и я первым делом отправился на камбуз за водой. Я уже успел выхлебать одну кружку и цедил вторую, когда по трапу скатился Калотрик.

– Можешь не рассказывать, – начал я. – Тебя обокрали. Выгребли все до последнего монума.

– Обокрали? – изумился он. – Деньги-то целы. У меня сперли Пламя!

– Так что, та баба тебя не обчистила?

– Да нет же, тысяча чертей, – раздраженно отмахнулся Калотрик. – Она взяла с меня полтора монума за койку и дала отоспаться. Я был не в настроении. Особенно с ней. – Он скривился. – Слушай, у тебя же осталось еще, верно? Давай делиться.

Тут я заметил, что белки его глаз подернулись желтоватым налетом, напоминающим пленку на поверхности застывающего воска.

– Твое Пламя у меня, – признался я, расстегивая карман, – мне показалось, что так будет спокойней.

Калотрик тут же выдернул пакет у меня из рук.

– А пипетка?

– Вот она.

Он с неприязнью посмотрел на меня:

– Какой ты заботливый, Ньюхауз. Просто ужас. – Уныло смерив взглядом явно понизившийся уровень жидкости, он зачерпнул двойную дозу. – Зато сам-то ты, гляжу, даром времени не терял.

– Я боялся, что у тебя будут шарить по карманам. Это ведь теперь вне закона, забыл?

– Тоже мне! С чего ты вообще взял, что эти придурки могут что-нибудь заподозрить? Я бы сказал – это лекарство.

– Ты бы не смог сказать даже, как тебя зовут!

– Не делай из меня идиота! – огрызнулся Калотрик. Запрокинув голову, он вкатил себе всю порцию и громко рыгнул. – Слушай сюда, ты! Пусть ты старше, но и я не младенец. Ты зажал почти все деньги и все Пламя. Ты должен дать мне бутылку, не меньше. Тем более, что ты и без того постоянно заправляешься за мой счет.

Он начинал меня доставать. Но я решил не показывать вида и лениво переспросил:

– Бутылку, говоришь? И что ты с ней сделаешь? Куда ты ее спрячешь? Она тут же попадется кому-нибудь на глаза. Лучше просто заходи сюда в любое время и бери, сколько хочешь.

Калотрик захлопал глазами – Пламя делало свое дело.

– Пойми, братишка, – продолжал он несколько растерянно, – я ведь не подсел, не думай. Оно мне просто нравится, понимаешь? Мне лишнего не надо, но вдруг его опять утащат? Я должен иметь запас. Хотя бы на пару недель.

– Сколько?

– Сейчас... по четыре пипетки в день... ну, пару-тройку пакетов, я думаю.

– Дуй в Арнар за тарой – может, до полуночи успеешь обернуться.

Калотрик, щурясь, побрел к выходу. Четыре пипетки в день. Я бы на его месте быстро склеил ласты. А он, если не остановится, просто выжжет себе последние мозги. Даже если он и крепче, чем кажется, хватит его в лучшем случае на год. Ладно, это его мозги...

С первыми лучами солнца «Выпад» покинул порт. Вся команда в сборе, разве что после двухдневного оттяга сушнецы стали еще угрюмее (господь свидетель, я думал, что это за пределами человеческих возможностей – однако у них получилось). Завтрак прошел в обычном молчании; матросы безучастно очищали свои миски. Мы взяли курс норд-ост, и через две недели Пентакль скрылся из вида. В этой части Моря обитала забавная форма жизни – лилия-дутыш. Их колония раскинулась на несколько сот акров: тысячи круглых зеленых листьев, диаметром в несколько ярдов и с дюйм толщиной, усеивали все вокруг, раскрашивая серую поверхность пыли в веселый горошек. Любопытно, что эти растения очень чувствительны – если лист потревожить, он тут же сморщивается и втягивается в корень, небольшого размера шар. Тот, в свою очередь, немедленно прячется на небольшую глубину. Множество разнообразных существ жило в симбиозе с дутышем или паразитировало на нем. Десперандум изучил их самым тщательным образом, насчитав 257 видов организмов. Среди них встречались листоеды и листососы, точильщики листа и стебля, корнегрызущие и галлообразующие особи. Кроме того, имелось двадцать три вида хищников, пятьдесят пять первичных, девять вторичных и три третичных паразита. Особый интерес представлял небольшой шестиногий краб – из него получалась отличная похлебка. Когда лист, чувствовавший наше приближение, сворачивался и тонул, его пассажиры оставались барахтаться в пыли, и Десперандум наловил целую гору всякой мелочи, просто волоча за кормой сеть. Некоторые дутыши цвели – на конце длинного прямого стебля колыхались белые пушистые метелки. Между ними, разнося пыльцу, сновали панцирные пчелы (без жала и несъедобные).