Михаил Харитонов - Дивен Стринг. Атомные ангелы

Владимирильич легко миновал многочисленную, но бестолковую охрану, уныло копающуюся в сумках и пакетах белых мужчин. Немного грима на лице и руках, роскошный спортивный костюм и золотая цепь, свисающая между ягодиц и прикреплённая к ширинке — последний писк «чёрной» моды — не оставляли сомнений в его солидности и благонадёжности. Даже тяжеленная сумка, заметно оттягивающая вниз тренированное плечо маньяка, не внушила подозрений.

Какой-то афроамериканец в форме попытался было остановить его, но Лермонтов окинул его презрительным взглядом и выругался по-русски. Полицейский, подумав, что перед ним нативный афроафриканец — внушительная фигура маньяка в этом убеждала, как и незнакомый язык — тут же назвал его «братом» и дружески порекомендовал туалет, где можно закупиться первосортным порошком, необходимым для восприятия шедевров.

Лермонтов поморщился. Он не доверял наркодилерам, так как сомневался в экологической чистоте их продукции.

Он шёл, краем глаза замечая тела коров, распятые на крестах из замороженной бычьей спермы, охлаждаемые жидким азотом, дароносицы с чёрной икрой, покрытой позолотой, фигуру Богоматери, сшитую из абортивного материала, и прочие работы, смело обличающие христанское мужское шовинистическое ханжество и лицемерие. Их одобрительно рассматривали мусульмане, иудеи и геи, смотревшиеся как органическая часть композиции.

В других залах шумели перфомансы. Кто-то отдавался механическому кентавру с огромным раскалённым паяльником под брюхом. Ещё один вытаскивал себе кишки при помощи китайских палочек для еды. Черноволосый худощавый тип с татуировкой под левой ключицей лежал в прозрачной ванне со смесью кислоты и анестетика и тихо, печально растворялся, шепча немеющими губами стихи Эмили Дикинсон.

Всё это не привлекало пресыщенную публику — только около ванны с кислотой стояли две девицы в солнцезащитных очках и обсуждали качество кислоты. Прислушавшись, Лермонтов понял, что речь идёт о ЛСД.

Дальше стало попадаться кое-что любопытное — электронные куклы из секс-шопа, занимающиеся друг с другом бесконечным куннилингусом, сияющий разноцветными огнями стеклянный муляж мозга с колонией тараканов внутри, или лабораторные лягушки и крысы, распластанные на каких-то приборах. Тут Владимирильич остановился послушать: судороги умирающих тварей обрабатывались электроникой и транслировались через колонки, что порождало любопытные музыкальные эффекты. Одна жаба с накрученными на вилку для спагетти внутренностями весело подыхала в стиле хип-хоп, другая, поджариваясь на электрической спирали, тянула длинную, заунывную мелодию — что-то вроде этно. Лермонтов протянул руку и ловко выковырнул ей ногтем глаз. Из динамика исторглась пронзительная синкопа, достойная золотого саксофона Чарли Паркера.

Далее он посетил залу, где каждый час взрывалась граната образца начала прошлого века, всего их должно было взорваться тысяча девятьсот четырнадцать — это был динамический памятник первой мировой войне. Корпус здания, укреплённый титановыми балками, ощутимо потряхивало. Критики, укрытые растрескавшимся бронестеклом, оживлённо обсуждали эстетические характеристики каждого взрыва.

Неплоха была и огромная, размером с надувной бассейн, раковая опухоль, выращенная в лабораторных условиях — багрово-сизая, покрытая сеткой сосудов, с многочисленными подключёнными к ней трубками и приборами, она внушала неподдельное уважение. Рядом стояла небольшая жаровня, на которой художник, выставивший опухоль, поджаривал её кусочки на маленьких шампурах и угощал шашлыком посетителей. Лермонтов тоже попробовал опухоль и нашёл её солоноватой, но вкусной. Он любил органическую еду.

Всё эти любопытные штучки, однако, не имели отношения к основной цели. То, что ему было нужно, находилось не здесь. Лермонтов начал нервничать.

— Вы что-то ищете, мистер? — услужливый охранник-филиппинец обратил внимание на его хаотические перемещения и проявил ответственность.

— Да. Мне нужна бомба.

— Атомная бомба, мистер? — уточнил охранник.

— Да, разумеется, — тень улыбки пробежала по бледному лицу Лермонтова, в тёмном провале рта зловеще засияли металлокерамические резцы.

— Это рядом. Третий павильон налево, — филиппинец указал направление.

ГЛАВА 24

Иеремия Буллшитман смотрел на детектива Люси Уисли, катая между губ обгорелую спичку. Смотрел он недовольно, свирепо и в то же время грустно и с недоумением.

Уисли хорошо знала этот взгляд шефа. Но он никогда не смотрел так нанеё. Это было невозможно. То был особенный взгляд, которым Иеремия Амадей Каин Буллшитман обычно смотрел на подозреваемых в тяжких преступлениях. Более того — на подозреваемых, в вине которых он был уверен.

Хуже всего было то, что она чувствовала: сердце этого грузного, туповатого человека исполнено любви и отчаяния, но ответственность велит ему выполнить свой долг. Который на этот раз касается непосредственно её, Люси Уисли.

Наконец, он отвёл глаза в сторону.

В этот момент женщина поняла: грядёт ужасное.

— Девочка моя, — сказал он, вертя в руках ненадкусанную сигару, — я не спрашиваю, почему ты убила Киссу Кукис. Я всё понимаю. Отношения между пациентом и психоаналитиком приводят к эксцессам. Но я не понимаю, почему ты не позвонила мне. Я никогда не смогу тебе простить этого. Ты нарушила доверие. Ты предпочла ложь и безответственность.

— Шеф, — сказала Люси. — Это какая-то ошибка. Я не убивала Киссу. Я впервые слышу, что она убита. Вообще, я была совершенно в другом месте. У меня есть свидетели.

— Люси, — шеф наградил её тяжёлым взглядом. — Ты кое-что забыла. Кое-что очень важное. В другой ситуации я бы тебе, может быть, и поверил, но улика…

— О дьявол, какая ещё улика? — не выдержала Люси.

— Ключ. Твой ключ, которым ты открыла дверь в дом Киссы. На нём твои отпечатки пальцев. Только не говори, что ты его потеряла или у тебя его украли.

Люси на мгновение побледнела, но справилась с собой.

Подчёркнуто спокойно она положила на колени сумочку и, не торопясь, начала разбирать её содержимое. Она занималась этим десять минут. Наконец, все вещи были извлечены и разложены на столе шефа.

Ключа от дома Киссы в сумочке не было.

ГЛАВА 25

Серафима Найберн поливала цветы из домашней лейки. Ей было не очень удобно это делать — коляска не могла подъехать к подоконнику достаточно близко. К тому же цветы были искусственные: аромат настоящих цветов вызывал у художницы отёк лёгких. Тем не менее, Серафима ежедневно исполняла нехитрый ритуал поливки — это придавало ей сил, помогало бороться с обстоятельствами.