Александр Абрамов - Все дозволено. Роман

— Почему? — заинтересовался Библ.

— Предчувствие. Показалось мне, что вдруг что-то должно случиться. И случилось.

Метрах в пятидесяти от них — это они уже увидели из смотрового стекла машины — поднялся из черного камня огромный пунцовый веер, как дрожащие на ветру гигантские лепестки маков. Сравнение придумал Алик. Недолюбливающий «художеств» Малыш поправил: «Такие же хлопья тумана, только красного». В хлопьях темнело ядро, похожее на замутненную в кинескопе телевизионную передачу. Включив защитное поле, Малыш бросил туда вездеход. Шок продолжался одно мгновение, словно кто-то щелкнул выключателем: светло — темно — опять светло, только пейзаж другой.

Они ехали сквозь город; не по городу, а именно сквозь, простреливая улицы, дома, башни, виадуки, непонятные сооружения, переполненные людьми, как вокзалы, или пустые, как заводские цеха по окончании работы. Сходство с заводами придавали им квазиконвейерные ленты, несущие без видимой поддержки какие-то предметы незнакомой формы и назначения. Трудно, почти невозможно было рассмотреть их: вездеход шел очень быстро, обстановка менялась ежесекундно. Но самым интересным было, пожалуй, то, что его движение не вносило никаких изменений в окружавшую жизнь, что он физически не входил в ее пространство, а пронзал его нематериально, как Летучий Голландец.

— Странно,- удивился Библ,- вы прошли «вход» и не вошли в фазу.

— Вы, как и Малыш, не знаете уравнений Мерля,- сказал Алик,- а Мерль допускает околопространственное, межфазное движение. Мы так и двигались, наблюдая пространство их фазы со стороны, как телепередачу. Такая передача может обеспечить вам сквозное движение в ее телемире? Может. Я так и объяснил Малышу, а он отмахивается.

Малыш не отмахивался. Он сумрачно вспоминал виденное. Какая разница, как и откуда наблюдать картину, которую не может объяснить. Она была совсем непохожа на зеленую идиллию бородатых младенцев и бритых школьников. В голубом мире — он представлялся именно таким, словно вы наблюдали его в очки с голубыми стеклами — все работало; и люди и вещи. Вещи летели- именно летели, а не переносились или перевозились,- едва различимые в движении линейными и спиралевидными потоками, то возникая, то исчезая, материализуясь или распыляясь до невидимости. Люди двигались не бесцельно, не отдыхая, не глазея по сторонам. Даже не зная, что они делают, можно было смело сказать, что они заняты делом, всецело поглощающим их внимание.

— Люди? — переспросил Библ.- Такие же двухметровые голыши?

— Нет,- сказал Алик,- это те вроде Малыша, а эти нам с вами по плечо, не выше. Или точка обзора в межфазном пространстве искажает пропорции, или мы столкнулись здесь совсем с другой расой.

— А лица, одежда?

— По-моему, бритые. Курточки короткие, одноцветные. Что-то вроде голубых колокольчиков. Точнее определить не могу: слишком быстро и часто все это сменялось.Попробуйте у нас на Земле сквозь Париж или Лондон пропустить по прямой стеклянную торпеду на высоте полутора-двух метров, да со скоростью не меньше двухсот километров в час.Много ли вы разглядите изнутри этой торпеды?

Но кое-что они все-таки разглядели. Ни одного колеса — ни на улицах, ни в машинах,- только колена и щупальца манипуляторов. Световые табло вместо пультов. Машинные залы гигантской протяженности с механизмами, прозрачными как хрусталь. Необычайные зеркала, огромные, как озера,- не то уловители солнечной радиации, не то конденсаторы каких-то иных световых излучений. Причудливые, топологически изогнутые поверхности зданий. Неподвижный матовый купол неба. Ядовитая лазурь мостовых и полов. Все это пронеслось перед ними в получасовом киносеансе живописных и графических отвлеченностей.

Алик досказал и лукаво воззрился на Библа.

— Ну, что скажем, профессор, о социальном облике гедонийской цивилизации?

— Не трепись,- повторил Малыш.

— А разве нельзя сделать выводов из увиденного?

— Во-первых,- загнул палец Библ,- я не видел того, что вы видели. Во-вторых, вы видели все смутно и непродолжительно. В-третьих, ваш рассказ о виденном, мягко говоря, не очень последователен и точен…

— Верно,- перебил Малыш.- Совсем не точен. Художества. Может быть, здесь пять цивилизаций, по штуке на солнце.

— Пустыня мертва.

— Ну, четыре. Сколько у нас фактов, чтобы делать определенные выводы?

— А ты пробовал сопоставить эти факты?- не сдавался Алик.- Я сопоставил. И пришел к выводу. Не четыре цивилизации, а одна. Технократическая. Мозг, как сказал Библ,- пропагандист, а Координатор- устройство, претворяющее программу в жизнь.А при них,скажем,совет из пяти-шести мудрецов, наблюдающих за программой и ее выполнением. Люди в городе — ученые и трудяги, люди в зеленом заповеднике — морские свинки, которых поят, кормят и обучают для каких-то опытов, а может быть, просто для развлечения. Другая раса, возможно даже искусственно выведенная. Гумано-террарий. Зоопарк.

— Холодно, холодно,- сказал Капитан, входя в комнату,- ты, Алик сейчас еще дальше от разгадки секрета этой планеты. А разгадка, уверяю вас, будет совсем неожиданной.

Глава IX

РАССКАЗ КАПИТАНА. И ВСЕ-ТАКИ НЕ РАЗГАДКА

Вы бывали когда-нибудь у вирусологов в Новых Черемушках? Я говорю о больнице, открытой пять или шесть лет назад. Войдешь в приемную или в этажные коридоры, и кажется, что ты на Памире или на склонах Эльбруса. Куда ни взглянешь- белым-бело, сверкающе-снежно и необъятно по своей протяженности. Даже стены не просматриваются, потому что не имеют границ ни вертикальных, ни горизонтальных: все скруглено, сглажено, как хоккейное поле во Дворце спорта. Даже самый крохотный микроорганизмик, бог знает как сюда забравшийся, мгновенно погибнет в этой стерилизованной белизне. Окон и тех не видишь, стекла словно запорошены блистающим инеем, а вокруг, конечно, нет ни рам, ни выступов, ни подоконников. Здоровому человеку в этом дворце Снежной королевы сразу становится тоскливо.

Нечто подобное я и увидел, шагнув из «колбочки» под своды Вечного хранилища мудрости. Впрочем, сводов не было. На неопределенной высоте висело над головой колючее алмазное небо, незаметно переходящее в стены и пол. Пол уплотнялся с каждым шагом, сверкающий глянец приобретал тусклую матовость, а свет падал вокруг неизвестно откуда — чистый, яркий, не раздражающий.

Наконец глаз, привыкший к белизне, приметил в центре этого снежного палаццо что-то вроде очень большого аквариума, державшегося над полом без всякой опоры. Вода в нем стояла прозрачная, ничем не замутненная, но, должно быть, плотная и густая; вероятно, совсем не вода, а какой-нибудь коллоид, потому что погруженный в эту квазиводу предмет не вызывал своими,хотя и слабыми, движениями никаких изменений в окружающей среде- ни всплесков, ни пузырей. Предмет большой, серый, похожий на ядро грецкого ореха, увеличенное до одного метра в диаметре. Он не стоял на месте, а плавал, чуть-чуть пульсируя, слегка поворачиваясь, то опускаясь, то подымаясь, в пределах сантиметра, и, не оставаясь однотонным, причем неравномерно, то и дело переливался густыми и блеклыми пятнами. Я сразу догадался, что это и есть мозг, непомерно раздутый и почти лишенный его привычных по анатомическим атласам признаков. Я по крайней мере не нашел ни границ полушарий, не височных и лобных долей, ни затылка, ни мозжечка. И тем не менее это было Учителем, средоточием оберегаемой в Вечном хранилище мудрости, источником предстоящих нам, землянам, контактов.