Эллис Питерс - Один лишний труп (Хроники брата Кадфаэля - 2)

Кадфаэль задумался, а потом кряхтя поднялся с лавки. Он был уже не молод, к тому же и денек выдался нелегкий, да и ночь тоже.

- Что ж, пойдем, будь по-твоему. Как я могу не пустить тебя - я же туда всех зазывал. Да только, дочка, дорогая, нужно к тому же подумать и о том, как вызволить тебя отсюда, да поскорее.

- Ты, значит, стремишься отделаться от меня? - обиженно спросила девушка, - как раз сейчас, когда я только научилась отличать шалфей от майорана! А как ты будешь без меня обходиться?

- Что ж, стану учить кого-нибудь из новичков - такого, от которого можно будет ждать, что он задержится здесь малость подольше, чем на неделю-другую. Кстати, о травах, - монах достал из-за пазухи маленький кожаный мешочек и вытряхнул из него иссохший на солнце шестидюймовый травянистый стебель, тонкий, с парными разлапистыми листочками и крохотными коричневыми шишечками. - Знаешь, что это такое?

Девушка, успевшая уже многое усвоить за эти несколько дней, с любопытством уставилась на стебелек.

- Нет, - ответила она, - на наших грядках такой травы нет. Но, может быть, я узнала бы ее, если бы увидела, как она растет.

- Это липушник, его еще кличут гусиной травкой. Чудное такое растение, цепкое - глянь, вот на этих шишечках малюсенькие такие крючочки. А сам стебелек - видишь, надломлен посередине...

С недоумением Годит взглянула на высохшую, хрупкую былинку, сломанную посередине, и спросила:

- Что это? Где ты это нашел?

- Этот стебелек врезался в шею того незнакомца, - пояснил Кадфаэль помягче, чтобы не напугать девушку, - а вдавила его и сломала та самая петля, что удушила бедного юношу. Это трава старого урожая, а не нынешнего. Она скошена и высушена прошлой осенью, на корм скоту или на подстилку. Этой травкой пренебрегать не следует: ей нет равных в заживлении свежих ран, даже таких, какие с трудом поддаются лечению. Дикие травы тоже могут приносить исцеление - надо только уметь ими пользоваться, а то и до беды недалеко.

Монах бережно спрятал выцветший стебелек за пазуху и обнял Годит за плечи:

- Ну ладно, пошли, глянем на того паренька.

Во второй половине дня братья обычно предаются своим трудам, и только юные послушники резвятся, покончив со своим необременительным заданием. Кадфаэль и Годит спустились к церкви, не встретив по пути никого, кроме нескольких игравших отроков, и вступили в полумрак, царивший под прохладными сводами храма.

Таинственный незнакомец, извлеченный из замкового рва, был завернут в саван и покоился на носилках в конце нефа. Голова и лицо его были открыты. Неяркий, но ясный свет падал на мертвое тело, и глазам не требовалось много времени, - летним днем здесь было достаточно светло, - чтобы разглядеть лицо покойного. В церкви они были одни, если не считать мертвеца, и можно было тихонько перемолвиться словом.

- Ты знаешь его? - спросил Кадфаэль, взглянув на девушку, и был уже заранее уверен в ответе.

Еле слышный шепот донесся до него:

- Да...

- Идем! - сказал он решительно и вывел девушку наружу - так же бережно, как и привел.

Когда они вышли на солнце, Кадфаэль услышал, как Годит глубоко вздохнула. Больше она не промолвила ни слова до тех пор, пока они не вернулись в сад. Там, в тени бревенчатого сарая, среди благоухающих трав, она чувствовала себя в безопасности.

- Его имя, - начала Годит тихим голосом, - Николас Фэнтри. Я знала его с двенадцати лет - встречала время от времени. Он был сквайром Фиц Аллана, жил в одном из северных имений. В последние годы он служил своему лорду в качестве верхового гонца. В Шрусбери его не знают... Если его подстерегли и убили из засады, значит, он был здесь по поручению своего господина. Но ведь у Фиц Аллана уже не должно было быть дел в здешних краях... - В мучительном раздумье Годит обхватила голову руками. - Знаешь, здесь, в Шрусбери, живут люди, которые могли бы, наверное, рассказать о нем побольше. Они называли бы тебе его имя, если бы у них были причины разыскивать своих близких среди погибших. И, думаю, что они могли бы сообщить тебе о том, чем он занимался здесь в тот день и ночь. Но ты уверен, что им за это ничего не будет?

- Из-за меня-то уж точно, - заверил Кадфаэль. - Это я обещаю.

- У меня есть няня - она-то и привела меня сюда под видом своего племянника. Петронилла служила в нашей семье с юности, пока не вышла замуж, а замуж, она вышла поздно - слишком поздно, чтобы иметь собственных детей. Она стала женой Эдрика Флешера, старшины цеха мясников в Шрусбери - а он всегда был добрым другом дома Фиц Аллана, так же, как и нашего дома. Когда Фиц Аллан выступил на стороне императрицы Матильды, он доверил этим двоим все свои планы. Если ты отправишься к ним и сошлешься на меня, доверительно прошептала девушка, - они тебе все-все расскажут. Их лавка в мясном ряду, узнать ее нетрудно - там на вывеске медвежья голова нарисована.

Кадфаэль задумчиво почесал нос:

- Если я позаимствую мула у нашего аббата, то смогу обернуться быстрее, да и бедные мои ноги пощадить надо. Так я и короля не заставлю ждать, и смогу на обратном пути завернуть в лавку. Только дай мне какой-нибудь знак, чтобы они поняли, что ты мне доверяешь, и держались без опаски.

- Петронилла умеет читать и знает мой почерк. Если ты раздобудешь кусочек пергамента, хотя бы клочок, я напишу для нее пару строчек.

Годит, как и сам Кадфаэль, горела желанием довести это дело до конца.

- Он был веселый парень, этот Николас, - продолжала она, - и я никогда не слышала о нем худого слова. Он, кажется, ни с кем не ссорился и на лице у него всегда была улыбка... Но ведь если ты скажешь королю, что Фэнтри был сторонником императрицы, он и не подумает искать убийцу, верно? Скажет, что так Бог судил, и велит оставить все как есть.

- Я скажу королю, - ответил Кадфаэль, - что этого человека убили, и я знаю, как и когда, но где это случилось и почему - еще предстоит выяснить. И еще я скажу, что мне удалось выведать его имя - оно не слишком громкое и королю наверняка не известно. Больше я ничего говорить не стану, да пока я и знаю-то немногим больше. И даже если король отмахнется от этого и велит помалкивать, я не отступлюсь. Моим ли попечением, Божьим ли промыслом, а то и тем и другим вместе, но справедливость должна восторжествовать.

Брат Кадфаэль позаимствовал на конюшне личного мула аббата Хериберта и, прихватив с собой сверток с одеждой, который передала Элин, отправился к королю. Такая уж у него была манера - ничего не откладывать на потом. Он не сомневался в том, что по дороге через город ему попадется не один нищий.

Штаны Кадфаэль отдал старику с бельмами на глазах, сидевшему в тени городских ворот с протянутой рукой, опершись на посох. Старец выглядел бы довольно благообразно, кабы не его собственные штаны латанные-перелатанные - того и гляди развалятся. Добротная коричневая туника досталась юноше - трясущемуся слабоумному паралитику с отвисшей губой, просившему подаяние возле высокого креста. Бедняге было на вид лет двадцать, его держала за руку крошечная старушонка, которая ревностно опекала убогого. Ее визгливые возгласы благодарности провожали Кадфаэля до самых ворот замка. Аккуратно сложенный плащ оставался еще при нем, когда монах подъехал к сторожевому посту королевского лагеря. Там Кадфаэль заметил маленькую деревянную тележку Осберна и увидел его самого беспомощные иссохшие ноги и натруженные мускулистые руки, с помощью которых калека передвигался. Рядом с ним, в траве, стояли деревянные башмаки. Увидев монаха в рясе, верхом на добром муле, Осберн схватил башмаки и, отталкиваясь ими, с удивительной прытью покатил Кадфаэлю наперерез.