Терри Биссон - Старьёвщик

Моя нога задеревенела. Я остановился и поднял ее руками, Вергилий кинул мне спрей с монахом в капюшоне.

– Не брызгай слишком много, – снова предупредил он.

Я прыснул на нёбо немного жидкости и почувствовал, как расслабилась нога. Снова мне пришлось следить за руками. Вергилий уже двигался вверх по туннелю, поэтому я сунул спрей в карман своих небесно-голубых брюк с одной полоской. Я уже начал понимать, что он бесценен.

Вергилий дважды останавливался, чтобы набрать воды. Шахтеры в оранжевых комбинезонах носили ее в чистых кувшинах, каждый с чистящим корнем, свернувшимся на дне. Вода предназначалась для шахтеров, сами копатели никогда не пили, не ели, не ходили в туалет. Они только копали и говорили – друг с другом, с нами или по крайней мере со мной, когда мы проходили мимо.

– Бокал, шлем, скрипичный ключ, ноготь, – повторяли они, – воротник, крышка, китайские палочки, струна.

Меня изумляло их счастье. На лицах отражалось настойчивое ожидание, как у детей, открывающих подарки на Рождество, хотя большинство копателей выглядело так, будто они работали уже несколько дней без остановки.

Так оно и оказалось, как сообщил мне Вергилий.

– Обычно они копают, пока не упадут, потом, когда просыпаются, мы даем им денег на такси. Они всегда возвращаются. И копают, пока не умрут.

– Разговаривая, – добавил я.

– Разговоры – только побочный эффект, – махнул рукой Вергилий. – Суть в копании. Им оно представляется высшей точкой бытия. Вряд ли вы когда-нибудь пробовали диг?

Я покачал головой.

– И не надо. Мгновенное привыкание. Копатель всегда думает – верит! – что он вот-вот прорвется.

– Прорвется куда?

– Кто знает? Просто такая вера. Великое счастье. Знаете старую поговорку: главное путешествие, а не приезд? Копание – одно большое путешествие, которое никогда не закончится.

Мы оказались в узком проходе, который освещал только фонарь Вергилия. Я гадал, как далеко смогу пройти, прежде чем клаустрофобия погонит меня наружу. Наполовину наполненная тележка практически перегородила туннель, мы с трудом протиснулись дальше. Нога снова начала деревенеть. Я не мог вздохнуть. Хотелось только повернуть и бежать назад, сломя голову.

– Здесь, – сказал Вергилий.

– Что?

Мне пришлось присесть, прежде чем я смог посмотреть вверх. Фонарь Вергилия высветил в потолке плоскую железную дверь в форме трилистника.

– Канализация, – пояснил он. – Мы нашли ее случайно. Я сам запечатывал. Поэтому здесь нет копателей. Поэтому туннель такой узкий.

– Корпус домашних животных наверху? Он кивнул:

– Мы зовем его собачьей дырой. Иногда слышим лай.

– Вы подождете меня? Он покачал головой.

– Как я вытащу Гомер отсюда?

– Гомер?

– Мою собаку.

– Просто идите вниз, – посоветовал он. – Вначале закройте канализацию, а потом идите по ветру, все время вниз. Не скажу, что вы не сможете потеряться, но… не потеряетесь. Да, возьмите.

Он передал мне фонарь, который уже потускнел.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Отдайте обратно перед уходом. Потом он дважды хлопнул меня по плечу и ушел.

Я остался один. В отдалении внизу слышался низкий гул, беспрестанное бормотание копателей. А сверху – что-то иное. Собаки?

Я гадал, сможет ли Гомер идти. Просто на всякий случай опустошил наполовину полную тележку. Одна из вывалившихся вещиц показалась знакомой. Револьвер. Девятимиллиметрового калибра. Заржавевший, поцарапанный, погнутый, однако по форме его еще можно распознать. Мы проходили такое в Академии.

Я сунул револьвер в карман своих небесно-голубых брюк с одной полосой. Может пригодиться в качестве молотка.

Я почти стоял. Подтянулся вверх. Металлическая дверь люка была холодной. И тяжелой.

Я передвинул ее и откинул в сторону. Вскарабкался наверх. И оказался в темной комнате. Там стоял резкий запах мочи. Я услышал рычание.

– Гомер?

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Раскаявшиеся александрийцы по иронии судьбы первыми приняли смертную казнь: их проводили на электрический стул в шесть вечера четвертого декабря 20… года. За четыре часа до окончания двухнедельного максимума, узаконенного актом «О быстрой казни» 20… года и за несколько дней до того, как президент заслушал и – снова по иронии судьбы – удовлетворил апелляцию, поданную от их имени (и без их согласия). Четверо умерли, не прекращая раскаиваться по громкоговорителям, специально установленным для этой цели, и их «подправленные» тела на три дня выставили на сайте ДК, как положено по закону. Другие, или «истинные», александрийцы на время избежали казни из-за Дамарис, которая обладала автоматическим и нерушимым правом апелляции по закону «О снисхождении к знаменитостям» 20… года. Он обеспечивал всем, чьи имена запечатлены на «Аллее звезд», независимо от преступления, рассмотрение дела четырьмя судьями и президентом лично.

Обвинение в ответ воспользовалось правом разделения подсудимых и вытеснило Дамарис из дела, а соратников в спешном порядке отправили в помещение для смертной казни поздним вечером одиннадцатого декабря 20… года. Государство поплатилось семью днями. Как и в предыдущем случае, трансляция имела бешеный успех. Дамарис принудили (ДК писал «разрешили») смотреть на процедуру из лос-анджелесской окружной тюрьмы по закону «О лицезрении последствий преступления» 20… года.

Пока президент и его специальная команда судей рассматривали автоматическую петицию о помиловании Дамарис, взрывы и акты саботажа скорее участились, чем спали. Цели теперь включали гораздо больше объектов, чем просто искусство и индустрия развлечений, в том числе несчастную панду из Вашингтонского зоопарка. Выяснилось, что любая группа или индивид с личными проблемами могли назваться александрийцами. Атаки производились во имя избавления от европейского искусства, мужского искусства, истории белых, «обезьяньей» культуры, еврейской пропаганды. Банда, именовавшая себя александрийцами, объявила сидячую забастовку и голодовку в записывающей студии Гамбурга, требуя «избавления от записей». Сам Интернет перестал работать на сорок три ужасающих часа при участии загадочного хакера под именем alexandria.com. Двенадцатого января (десять дней спустя) президент даровал Дамарис помилование, судья Леви-Гомес-Ито сменила смертный приговор на девятнадцать пожизненных сроков заключения, каждый соответственно по двадцать четыре года. Четыреста пятьдесят шесть лет заключения, четвертый по продолжительности срок, когда-либо назначенный в Калифорнии, и самый длинный, когда-либо вынесенный знаменитости. Его отбывание сделал возможным только новый наркотик, «Полужизнь», который предоставлял заключенным возможность дожить до конца наказания.