Ким Робинсон - Золотое побережье

Что сказал бы автомозг, владей он языком?

Залезай в машину? Мотай пешком?

(Ты автомозг,

Ты твердо держишь ряд,

Ты согласен со всем,

Что тебе говорят.)

Сейчас твоя машина

Расшибется в хлам!

Смешается органика

С металлом пополам!

(Жаль, что автомозг не владеет языком.

Жаль, что ты не пошел пешком.)

Подпевая во всю глотку, Эйб влетает в СКП, находит место для стоянки, считай, у самого дома Сэнди, поднимается на лифте, вваливается в квартиру. Яркий свет, оглушительная музыка – «Тастинская трагедия» выдает «Счастливые денечки». Индонезийского стиля аккомпанемент прошит строчками пулеметных очередей. Самое оно, думает Эйб, то, что доктор прописал.

– Тебя искал Таши, – клюет его в щеку Эрика. Вот и прекрасно. Откуда-то вылезает Сэнди.

– Авраам, ну ты совсем как увядшая фиалка, только что с работы, да? – Широкая ухмылка Сэнди, в руке Эйба появляется пипетка, теперь закинуть голову, раскрыть глаза пошире, кап-кап-кап. Эйб хочет вернуть пипетку. – Приканчивай, есть еще.

Кап-кап-кап. Неожиданно по спинному мозгу бежит электричество, его много, оно рвется наружу. Эйб переходит в соседнюю комнату, там танцуют, а он чувствует, как сгустки энергии поднимаются по позвоночнику, стекают с кончиков пальцев, и тоже начинает танцевать – резко подпрыгивая чуть не к самому потолку, стряхивая эту энергию. Теперь все в порядке, теперь все хорошо. Эйб закидывает голову и громко воет:

– У-у-у! У-у-у! У-у-у-у!

Время койота,, традиционный апогей собирающихся у Сэнди тусовок, остальная компаха подхватывает этот вой, ребятки воют изо всех сил, их слышно, наверное, до самого Хантингтон-Бич. Все отлично.

Эйб выходит на балкон, теперь он чувствует себя прекрасно. Таща нет как нет, хотя балкон – то самое место, где его и искать: Таш не любит находиться в помещении без крайней к тому необходимости. Он даже живет на крыше, поставил там палатку – и живет. Эйбу это нравится. Таш, ближайший его друг, чем-то похож на холодную, соленую волну Тихого океана.

Таша нет, зато есть Джим. Джим – тоже друг и хороший парень, и это точно, только вот иногда… Уж больно он серьезный, какой-то не от мира сего. Эйбу нужно иметь вполне определенный настрой, чтобы врубаться в Джимово глубокомыслие. А может, и не глубокомыслие это, а что другое, только какая разница – сейчас такого настроя нет.

– Эй, слышь, привет, – говорит Эйб. – Как оно? – Не многовато ли было в той пипетке?

– Прекрасно. А ты ведь сейчас со смены, да? У вас-то там как?

Вот об этом-то сейчас и не хочется.

– Лучше некуда. – Джим спрашивает, значит, ему не по фигу, и это великолепно, только Эйбу хотелось бы немного отвлечься, желательно с Ташем или кем-нибудь из девиц. Потрепаться малость – и домой.

Таша все нет и нет, зато, к полному изумлению Эйба, на балкон выходит Лилиан Кейлбахер.

– Привет, Лилиан! Даже и не думал, что ты знаешь Сэнди.

– А я до сегодня и не знала. – Она, похоже, в полном отпаде, что была представлена такой знаменитости, и это забавно, ведь Сэнди знаком буквально со всеми.

Лилиан лет восемнадцать, а может, и того нет, белокурый, загорелый ребенок со свежим, хорошеньким личиком и живым, невинным интересом ко всему окружающему. Ее мать – как и матери Джима и Эйба – твердая, непреклонная прихожанка крохотной церквушки, в которую они ходили еще детьми. Матери так и сохранили свое богомольство, Эйб и Джим, подобно всей остальной цивилизации, отпали от Бога, а Лилиан… она, возможно, в каком-то промежуточном состоянии, правда, кто там про нее знает. Вот же черт, виновато думает Эйб, и что она забыла на такой тусовке, нечего ей здесь делать. И сразу – почти смеется. А сам-то он – кто такой, что так рассуждает? Он замечает, что непроизвольно спрятал пипетку, и думает, что даже оскорбляет Лилиан, глядя на ее молодость и неопытность сверху вниз. Да и вообще, сейчас уже второклашки закапывают в глаз. Он предлагает ей пипетку.

– Нет, спасибо, – качает головой Лилиан. – У меня от этого голова кружится, а больше ничего.

– Рад за тебя, – смеется Эйб. Он капает по разу в каждый глаз и снова смеется. – А чего ты тут делаешь? Последний раз, как я тебя видел, тебе было лет тринадцать, кажется.

– Возможно. Но ведь это проходит.

– Да, – хохочет Эйб. – Проходит, это уж точно.

– И я, возможно, понимаю значительно больше, чем ты думаешь.

Лилиан подвигается к Эйбу, в широко раскрытых глазах прямо светится призыв к непосредственным действиям – такой детский и откровенный, что у Эйба даже мелькает мысль, а не опытная ли это соблазнительница, умело притворяющаяся ребенком. Эйб хохочет и видит, насколько Лилиан обижена, она мгновенно съеживается, уходит в себя, словно морской анемон, когда его тронешь пальцем. Ну, с этой все ясно, она понимает не больше, чем он думал, а, пожалуй, еще и меньше. Малявка, одним словом.

– Тебе не нужно сюда ходить.

– Обо мне можешь не беспокоиться, – презрительно фыркает Лилиан. – И мы с моей подругой Маршей все равно скоро уходим, сегодня я ночую у нее.

Господи ты Боже.

– Ну, вот и хорошо. А как твои родители?

– У них все в порядке.

– Передавай привет.

– Сказав, что передаст, Лилиан удаляется к своим подружкам, одарив Эйба напоследок очаровательнейшей из улыбок. Эйб вспоминает, какой заход делало на него это дате, и разражается хохотом. Возможно, она вознамерилась получить от своего симпатичного, потрясного старого знакомого первый в жизни поцелуй. А ведь и правда хорошая девочка, у Сэнди ей совсем не место; Эйб чувствует большое облегчение, когда Лилиан вместе со своими – такими же зелеными – подружками хихикающей стайкой направляются к двери. Отважное знакомство с вертепом разврата закончилось вполне благополучно.

Еще большую радость чувствует он через полчаса, когда из бассейна притаскивают Таша – голого, мокрого и в полном отрубе. Подружки Анджелы, которым Сэнди дал коллективное прозвание Шустрые Шлюшки, отвели Таша к имитаторной серфинговой доске и уговорили его, непрерывно хихикая, покататься по проецируемым на видеоэкран волнам, что Таш и выполнил – с идеальной, несмотря на весь свой отруб, грацией.

– Э-гей! – кричит он, явно не замечая ничего, кроме своей волны – великолепной, двенадцатифутовой высоты «трубы». Эрика, союзница Таша, смотрит на него весьма неодобрительно.

– Слышь, люди, – неожиданно оживился Джим, – вот так, с раскинутыми руками, он точно как статуя Посейдона из Афинского музея, я сейчас, подождите секунду.

Подойдя к видеопульту, он пощелкал на клавиатуре, и волна сменилась неподвижным изображением статуи: покрытая патиной бронза, бородатый мужчина, готовящийся метнуть дротик, вместо глаз – пустые ямы; Таш взглянул на Посейдона и мгновенно принял ту же позу. Потолок чуть не обрушился.