Анхель Куатье - Учитель танцев (Схимник - 4)

Вспомнив о последнем заговоре с участием Катулла, Нерон, наконец, пришел в себя:

— Да, я отменил торжества! — сказал он с наигранной твердостью, завернулся в халат и, воображая себя не то какой-то дивой, не то величайшим героем, поплыл своим грузным, бесформенным телом в сторону окна.

— Этого нельзя допустить! — Петроний чуть не сорвался на фальцет.

— Почему? — Нерон повернулся к Петронию и посмотрел на него с удивлением пяти летнего ребенка.

— О божественный, — Петроний почтительно склонил голову, — ты знаешь, что на род боится и любит твою силу. Нельзя, чтобы он думал, будто бы ты испугался. Если ты отменишь торжества, он решит, что слухи об истинном виновнике пожара — правда.

— Такая мысль придет в голову только глупцу! — Нерон был в полном восторге от того, как он произнес эту фразу!

— Божественный, но ведь народ глуп! Именно поэтому нельзя отменять торжества! Ни в коем случае!

— О-о-о… — застонал Нерон и снова превратился в несчастного, измученного, сгорбленного старика. — Я не знаю, не знаю…

— Божественный, я уже приказал, чтобы агенты наполнили город другими слухами… — начал Петроний.

— Какими? — Нерон живо заинтересовался этими «новыми слухами».

— Сейчас на всех рынках, стройках и площадях люди узнают, что христиане не только сожгли Рим — они еще отравляли воду в колодцах, убивали младенцев и пили их кровь. Они наслали на город проклятья, вызвали жару, лихорадку…

— Да, это чистая правда, Петроний! Чистая правда! — Нерону очень понравились но вые слухи.

— О божественный, ты должен наказать врагов Рима! — Петроний изобразил на своем лице величайшее и воодушевленное почтение — из любленную гримасу императора.

— Да, мы должны наказать врагов Рима! — повторил тот.

— И это еще не все! — Петроний понял, что он, наконец, близок к успеху.

— Не все?! — Нерон придал своему голо су гневливые нотки. — Что еще?! Говори не медленно!

— Сенаторы готовят против тебя новый за говор…

Поджилки у Нерона затряслись прежде, нежели Петроний успел завершить свою мысль:

— Заговор… — пролепетал император и стал коситься на бок, словно уже был в обмороке.

— Да, о божественный! Друг Максимилиана — сенатор Секст, желая избавить своего учителя-христианина от неминуемой расплаты, решил убить божественного императора!

— Предатель! — прошипел Нерон, хватаясь за балдахин своего ложа. Неблагодарный предатель!

— Но заговор раскрыт! — Петроний ни на секунду не терял инициативы.

— Какое счастье! Какое счастье! — воодушевился Нерон.

— Смерть врагам Рима! — провозгласил Петроний.

— Смерть врагам Рима! — как механическая кукла, повторил Нерон.

— Смерть врагам императора!

— Смерть!

— Петроний уходил из покоев императора в приподнятом настроении. Он получил высочайшее одобрение всех пунктов своего хитрого и жестокого плана. Теперь он сможет расправиться с каждым из своих врагов, и спасет Нерона — то есть себя и свою власть в Риме. Нужно продемонстрировать силу. Толика слабости, мгновение нерешительности — и Нерону несдобровать. Рим кипит от негодования, сенаторы накалены от раздражения и страха. Прихоти императора перешли все границы. Власть Нерона висит на волоске.

Но ничего! Сейчас Петроний заполонит город «правильными» слухами, проведет игры, которые поразят римлян своей зрелищностью. Он купит чернь дарами императора. Власть Нерона станет абсолютной, а положение самого Петрония — незыблемым.

Впрочем, в глубине души фаворит императора преследовал совсем другую цель. Он мстил Максимилиану, своему злому гению. Петроний никогда не согласился бы с мыслью, что где-то в этом мире живет человек, который одновременно и мудр, и любим.

Сам Петроний никогда не чувствовал себя любимым. Да, конечно, его обожали — ведь он был красив и изыскан. Но никогда не любили. И на этот счет у Петрония была теория — они просто не могут простить ему его мудрости, завидуют остроте его ума.

Но Максимилиан самим фактом своего существования разбивал это идеальное оправдание в пух и прах. И именно за это Петроний ненавидел сенатора, именно поэтому ему недостаточно было увидеть мученическую смерть Максимилиана.

Он хотел видеть его подлинное страдание, и теперь такой шанс представился. Максимилиан будет свидетелем трагической смерти своего друга сенатора Секста. И какой же ад он переживет, когда на его глазах умрет любимица Анития!

— Надо спешить!

Тревожная тишина и мертвецкий сумрак главной колоннады дворца. Эхо высоких каменных сводов превращает шаги Петрония в пульсацию холодного каменного сердца. Он мчится к Флаву — начальнику преторианцев.

Миновав показавшуюся ему бесконечной колоннаду, Петроний вышел в сад и уже через пару минут был на месте — в небольшой пристройке, где располагался Флав и дежурная смена дворцового караула.

— Флав, слушай приказ императора, — на лице Петрония играла страшная, едва заметная улыбка. — Тебе следует немедленно арестовать сенатора Секста. Он обвиняется в заговоре. К ночи мне нужны все распорядители торжеств, они получат необходимые указания. Выполняй! Флав — этот низколобый, преданный Нерону, как собака, великан — посмотрел в глаза Петрония, склонил голову и молча повиновался.

Накануне первого дня игр Максимилиана перевели в куникул — большую, набитую до отказа тюрьму, расположенную в подвале нового императорского амфитеатра. Стоны и крики заключенных, плач детей, грубые голоса тюремных стражей, удары молотков, сколачивающих декорации для завтрашних представлений, рычание и надсадный вой голодных животных — все это сливалось в единый тревожный гул.

В сопровождении четырех охранников, придерживая руками цепи, Максимилиан шел по длинным, извилистым коридорам куникула. Пространство едва освещалось редкими факелами. Кое-где мертвецкий лунный свет проникал внутрь тюрьмы через узкие, зарешеченные окна. Удушливый смрад, из запахов пота, испражнений, звериных шкур и разлитой по полу гниющей похлебки, делал духоту куникула еще более невыносимой.

Сенатор напряженно вглядывался в темноту камер, в искаженные мукой лица людей. Где-то здесь должна быть Анития. Но где? Увидит ли он ее? Какие пытки уготовил ей император? Ответов на эти вопросы у Максимилиана не было.

— Скорбите о грехах ваших, ибо наступает час возмездия! — мужской голос звучал где-то впереди, дальше по коридору. — Но одной смертью своей не искупите вы грехи ваши! Каждым грехом своим вы обновляли муки Христа. Скорбите же, ибо разверзлась пасть адова. Горе вам, мужи и жены, горе вам, родители и дети!