Денис Бурмистров - Равновесие Парето

Наконец отец нашел свободные места на одном из рядов, водрузил на сиденье свою большую спортивную сумку с нашими вещами и вновь велел ждать.

Что может быть хуже ожидания того, что скрывается совсем рядом, буквально в нескольких шагах? Что если рядом нечто, без чего ты, кажется, теперь не то что не уснешь, а вообще не проживешь?

О, как долго не было отца! Вечность, целую вечность он ходил где-то, словно специально испытывая меня. От скуки я начал вертеть головой, стараясь насытиться хотя бы окружающим видом.

Вокруг же текла своя неспешная жизнь. Зал ожидания был полон, он гудел сотнями голосов, он пах десятками запахов, он двигался в разных направлениях. Я сейчас не вспомню лиц, каких-то отличительных черт, но по своим ассоциациям могу сказать — в те года все одевались преимущественно в темные тона. Весь зал был серо-буро-черным. Редкие яркие цвета появлялись в этой однородной массе неожиданными болидами, сразу же выделяли из толпы, привлекали внимание. На таких людях взгляд останавливался сам собой, такие люди сразу же становились объектами оценивания.

Но то у взрослых. У детей было все куда проще — если яркий, значит свой. Значит ребенок. Значит можно поиграть, поменяться, похвастаться. Значит можно весело провести время, которое взрослые постоянно стараются занять чем-то унылым и скучным.

Потому я никак не мог обделить вниманием ту девочку, что сидела через три ряда от меня. Зацепившись взглядом за ее ярко-желтые банты в крупный красный горошек, которые торчали вместе с золотистыми хвостиками над рядами чемоданов и баулов, я даже привстал на цыпочки, чтобы разглядеть получше. Но девчонку почти полностью скрывала высокая спинка кресла.

Но эти банты быстро вылетели из головы, потому как вернулся отец, подхватил сумку, взял меня за руку и мы пошагали в камеру хранения. Минуя несколько лестниц и длинный переход, похожий на каменный туннель, оказались в зале пахнущим нафталином и пылью. Отец убрал сумку в ячейку, хмурый мужчина в выцветшем синем халате выдал ему металлический номерок и мы двинулись в обратный путь. Потом калейдоскопом еще несколько лестниц и залов — и вот мы уже в кафе, стоит за круглым столиком на длинной ножке. Не вспомню сейчас что ели и пили, но хорошо отложилась в памяти блестящая вазочка, в которой уютно лежали четыре шарика мороженного, политые сверху шоколадной глазурью. Глазурь так приятно контрастировала с белоснежной поверхностью пломбира, так ласкала взгляд, что я долго не мог решиться начинать есть эдакое чудо.

После кафе мы вернулись в зал ожидания. Из слов отца я понял, что самолет будет готов не ранее чем через несколько часов. В связи с этим я получил на руки целую горсть медной наличности на случай «купить чего и не доставать по пустякам» и относительную свободу передвижений в пределах видимости отца. Родитель отгородился от мира «Советским спортом» и я наконец позволил себе то, чего так давно ждал — я помчался к обзорному окну!

Я несся через весь зал ожидания, лавируя между людьми, обходя баррикады из чемоданов и сумок, перепрыгивая вытянутые в проход ноги. Сердце мое стучало, а на лице сама собой расползлась улыбка. И мир казался беззаботным, веселым, осязаемо светлым.

Уже на финишной прямой я не рассчитал скорость, обходя очередное препятствие, и со всего маху влетел в целую гору вещей. Приземлился на что-то мягкое, под грохот падающих коробок и пакетов, под чей-то удивленный возглас. Не сразу получилось встать, под ногами расползалось и разъезжалось. Наконец, выбравшись из этой западни, я замер в нерешительности — бежать дальше или все же как-то повиниться перед людьми, чей скарб я разбросал по всему проходу.

Кто-то засмеялся, кто-то пожурил, кто-то воззвал к современным ценностям. Люди, сидящие тут же, активно включились в действо, радуясь хоть какому-то событию в период тягостного ожидания. Почти каждый посчитал своим долгом отметить мое падение, пусть даже просто покачав головой. Понимая, что уж раз остался, то нужно загладить свой поступок, я стал судорожно подбирать вещи, чувствуя, как горят от стыда уши и щеки. Мне помогали.

Хозяевами вещей оказались немолодые уже мужчина и женщина. Мужчина был одет в коричневый «канцелярский» пиджак с нашитыми заплатками-налокотниками, помятый и с катышками на брюках. Он слабо улыбалась, как-то даже жалко, мелко кивал, будто извинялся перед всеми за такое количество вещей. Женщина в простом темно-зеленом платье с брошкой-паучком на плече и со строгим клубком волос на затылке, наоборот была сосредоточенна и сердита, лишь что-то бурчала себе под нос.

А вот их дочкой как раз и оказалась та самая девчонка со смешными бантами, которую я приметил ранее. Она не помогала собирать вещи и вообще не участвовала в происходящем. На ней было одетое не по сезону тонкое пальто в крупную клетку, худое лицо и огромные глаза, которые заставили меня замереть, забыв на мгновение обо всем.

Цвет глаз я не помню, да и не имеет это значения. Главным было то выражение, которое они транслировали окружающему миру. В них я увидел тоску, какую-то глубинную отстраненность, холодное безразличие. Право слово, у кукол был более теплый взгляд, чем у этой девочки. Я у взрослых никогда не видел таких глаз, а уж у детей и подавно. Не может быть у детей таких глаз, не должно быть.

Девчонка сидела, свесил ноги в красных сандалиях, сложив руки на коленях. Она смотрела куда-то сквозь меня, куда-то за пределы и зала, и аэропорта, и города.

Скажу честно — я испугался. Впервые испугался девчонки, которая была если и не младше, то моей ровесницей. Которая не пугала из-за угла, из темноты, а просто сидела и смотрела даже не на меня.

Но вместе с тем страх этот был из терпимых, из решаемых. Это как перед прыжком в воду с вышки. Я понял, что должен познакомиться. Не знаю почему, что-то такое почувствовал. Это наверное на уровне подсознания, на уровне восприятия. У детей еще не закостенелое миропонимание, не завешанное шорами и ярлыками.

Я подошел и поздоровался с ней. Я сказал, что меня зовут Игорь. Я извинился за погром. Пригласил пойти со мной смотреть на самолеты через обзорное окно.

После нескольких секунд молчания, я услышал тяжелый вздох матери девочки. Подошел ее муж в мятом пиджаке, мягко взял меня за плечи. Он как-то не смешно пошутил, увлек меня в сторону. А я все смотрел и смотрел на лицо девчонки, которое даже не изменилось за время моего монолога.

И уже потом, вдоволь насмотревшись на самолеты, машинки и человечков, вернувшись к своему отцу, я узнал новое слово — «беженцы». Отец разговаривал с соседом по ряду, они обсуждали новость — где-то в незнакомом мне городе взорвалось что-то промышленное, связанное с атомной энергией. Взорвалось еще весной, а теперь из опасной зоны эвакуируют людей, потому что жить там стало сложно из-за каких-то болезней. Этих людей расселяют по другим городам, где они все равно чужие и вообще неизвестно не являются ли они переносчиками заразы.