Андрей Мартьянов - Последняя война

Он раскрыл единственный сундук, стоявший в голове покрытого войлоком ложа Биринджика, развернул ткань, скрывавшую под собой скромные сокровища старца, и взгляд тотчас упал на белый с серебряным и золотым шитьем, отделанный речным жемчугом халат.

— Если Ясур сказал — значит, так тому и быть, — пробормотал Фарр под нос. Приказы сторожа, бывшего при храме еще в те времена, когда не родился самый старший из нынешних учеников мардиба, всегда исполнялись с той же точностью, что и спокойные, немногословные увещевания Учителя Биринджика.

Тень от росшего средь двора одинокого деревца дикой сливы не успела сместиться и на палец, как Фарр атт-Кадир, воспитывавшийся при храме сирота и сын обычного феллаха-смерда, вышел из домика своего наставника в блистающем под солнцем облачении мардиба — человека, знающего мысли Атта-Хаджа. Тонкие, упрямо сжатые губы, прищуренные темные глаза под густыми бровями, загорелые ладони, сжимающие свиток, на котором витиеватыми буквами были записаны лучшие изречения Книги Эль-Харфа. И белый тюрбан с единственным зеленым камнем над лбом.

— Приветствую тебя, мардиб. — Ясур, уже облаченный в кольчугу с подвязанным к туловищу пустым правым рукавом, поклонился. Фарр с изумлением понял, что сторож не шутит. Он действительно принимает вчерашнего ученика как направителя мыслей и господина. Ясур никогда не шутил с подобными вещами и прежде кланялся одному лишь Биринджику.

— Пусть ладонь Атта-Хаджа всегда будет над твоей головой, — ответил Фарр, как полагалось. — Идем?

— Идем, — кивнул Ясур. — Негоже оставлять людей без слова Незримого. И еще, Фарр… Возьми эту саблю. Не стоит умирать просто так.

Атт-Кадир осторожно вытянул руку, и его пальцы коснулись нагретой солнцем рукояти оружия. Почему-то, взяв в руки клинок, с которым он совершенно не умел обращаться, Фарр почувствовал себя увереннее.

Глава третья. Ураган с восхода

Жарко. У этих саккаремцев все неправильно, по-иному, чем в Степи. Конечно, солнце здесь то же, что над равнинами мергейтов, но ветер не прохладный, а горячий, пахнет навозом и подгнившей травой, растущей в канавах вокруг города. Нет ярких степных цветов и зеленого ковыля — округа будто присыпана желтовато-серой пылью.

Шаман говорит: "Саккаремцы забыли уклад, принятый с начала мира. Строят каменные юрты, живут скопом, а не становищами. Не знают, что такое звездное небо и священная полная луна, дающая человеку силу богов…" Может, правильны эти слова? Шаман не станет обманывать.

Менгу Саккарем не понравился. Правда, он пока видел только самые окраины этой страны, полуночные границы, за которыми на десятки конных переходов лежала бескрайняя равнина Вечной Степи. Несколько деревень, встретившихся на пути за последние два дня, вызвали у Менгу настоящее отвращение: скопища низких домиков с плоскими крышами, сделанных из глины и переплетенных веток редких деревьев, узкие проходы между жилищами, вонь выгребных ям, больные лишаем собаки и тощие овцы… Да и люди ничем не лучше. Саккаремцы из маленьких становищ вокруг города с чужим и непонятным названием Шехдад не взялись за оружие, даже когда конные десятки мергейтов появились у стен их строений. Менгу, помня закон Степи, выезжал вперед и говорил этим пугливым псам: "Великий хаган Гурцат начал поход на ваши земли. Вы вправе взять сабли, луки или любое другое оружие и драться за свои владения".

И что же? Никто — подумать только, никто! — даже молодые и сильные мужчины, сыновья людей, растивших на возделанных полях хлопок, пшеницу и рис, видя, как льющаяся непрерывным потоком степная конница вытаптывает урожай, не пошел в дом и не схватился за дедову саблю. Менгу, осмотрев потом одну из глиняных юрт, с удивлением отметил, что и хвататься было не за что саккаремцы (по крайней мере, те, которые жили в маленьких, не обнесенных стеной кюрийенах) вовсе не держали у себя оружия! Разве можно так? В Степи любой мальчишка, достигший возраста двенадцати весен, получает в подарок от отца или брата матери саблю, которую носит потом с гордостью. Любой мужчина воин. Он должен защитить свое добро и свою семью. А здесь?..

Менгу, как и любой сотник, слышал приказ великого хагана — на границе сжечь все. Таких и спалить не жалко. Хлеб, скот, хороших лошадей забрать с собой, равно как и пленников, которым меньше тридцати весен, а становища испепелить. Земля затянет раны, и через несколько лет от сак-каремцев останется только неясная память. А равнины между горами и восходным берегом океана будут принадлежать мергейтам.

Конная сотня Непобедимых, которой командовал Менгу, исполняла волю Гурцата со всей тщательностью. Не одному сыну Алтана, происходившему из дальнего становища, было мерзко видеть глубокий страх феллахов перед силой. Наверное, эти люди (да какие они люди?..) боялись одинаково и мергейтов, пришедших с войной, и своих ханов, спрятавшихся за стенами Шехдада, который степняки именовали Сейтат-улус. Когда факелы, зажженные мергейтами, упали на крыши деревенских строений, Менгу только улыбнулся — запах дыма перебивал мерзкую вонь человеческого и коровьего дерьма.

— Этих берем с собой, — невозмутимо сказал Менгу пятидесятнику Танхою, указывая на согнанных нукерами в невзрачное и молчаливое стадо молодых саккаремцев. Они молчали, лишь изредка бросая короткие и опасливые взгляды на столь неожиданно появившихся с полуночи врагов. Эти люди до смешного напоминали Менгу овечью отару — такие же пустые глаза и удивительная для свободного степняка-мергейта покорность. Интересно, если им приказать встать на четвереньки и блеять, подобно козам, — исполнят приказ? Наверное, исполнят… Но проверять не хочется. Все-таки это люди с двумя ногами и руками и даже с головой. — Остальных… Оставьте здесь. Пусть работают дальше.

— Работают? — сдвинул брови Танхой. — Если позволит сотник, скажу, что саккаремцы живут только урожаем со своих полей, а их становище мы сожгли. Я бывал в этих краях раньше, торговал… Много весен назад.

Менгу понял, на что намекает пятидесятник. Огромное войско Гурцата с рассвета двигалось в глубь владений шада, и сейчас через пшеничные и рисовые посевы, через старательно прокопанные феллахами каналы прошло несколько тысяч конных. Урожая не будет.

— Тогда избавь их от страданий, — поморщился молодой сотник. — Разве по закону оставлять людей умирать от голода? Пускай они умрут сейчас.

Танхой с четырнадцати лет был нукером у Гурцата, в те времена даже не помышлявшего о Золотом Соколе хагана, и выполнял приказы без лишних слов. Его маленькая, пегой масти кобылка сорвалась с места. Пятидесятник что-то резко выкрикнул, проезжая мимо ровного строя нукеров, со скрипом натянулись луки…