Лариса Петровичева - Следы на воде

— Не хочу, — покачал головой Корат. — Скучно у вас. Все уже узнали, ко всему пришли — при этом склоки, интриги и вечная дружба с кем-топротив кого-то. Я понимаю, что только так вы можете скрасить вечность. А мне нужно развитие.

Двоедушник вздохнул.

— Если бы мы знали все…

Мимо прошли за руку двое. Встали чуть поодаль, поцеловались. Девушка была влюблена настолько, что ее Светящееся тело сыпало алыми искрами. Парень оказался не так горяч, просто позволял себя любить и радостно нежился в тепле замкнутой на нем эфирной оболочки подруги.

— Оставьте их, — посоветовал Корат. — Если вы печетесь о Миссии, то она будет выполнена. Если же вас заботит только собственная шкура, то не стоит перестраховываться.

Двоедушник развернулся на лавке и взглянул Корату в лицо, словно пытался увидеть глаза за черными линзами. Его же гляделки похожи были на мертвые серые катышки гальки, тусклые и бессмысленные.

— Я хотел услышать другое, — вздохнул Двоедушник. Корат дернул плечом.

— Увы.

— Но ты все-таки подумай о возвращении, — наполнил Двоедушник. — Мы тебя отсюда вытащим. Честное слово, жалко смотреть, как такой талант пропадает.

Корат усмехнулся.

— Нет уж, спасибо.

Лицо Двоедушника исказилось, изображая невыносимую для смертного существа боль — не телесную, но моральную муку души, пусть ненадолго, но совершенно, исключительно подавленной созданием иного плана. В мутных глазах появилась тень осмысленности — архангел уходил, освобождая свое временное вместилище.

— До свидания, — прошептал Корат. Человека изогнула судорога, выгибая его дугой, а потом он мешком осел на лавке, измученный, перепуганный насмерть, недоумевающий, но свободный.

Привычным жестом Корат поправил очки и поднялся. Холодало, начинал сыпать снег, и он ощущал легкий дискомфорт — физическое воплощение способно воспринимать воздействие окружающей среды, хотя ангелы могут без проблем ходить голышом даже в самый лютый мороз, таково их внутреннее пламя. За спиной что-то бормотал бывший Двоедушник; Корат не обернулся. Пусть его.

Он неторопливо пошел по аллее, легко постукивая палочкой по обледенелой, выложенной плитами дорожке. Милиционер наконец-то подошел к тому, кого принимал за пьяного, и о чем-то спросил его. Поскальзываясь, Кората обогнали трое детей — вероятно, торопились в школу на новогодний «огонек».

Корат шел, неся в себе окрепшее убеждение — посетить Алину Алтуфьеву. Вскоре его черная фигура растаяла в желто-сером сумраке.

Алина любила Новый год.

Очень любила.

Дело было не в подарках (мама и папа, как и все родители, никогда с ними не угадывали, даря вместо книг фэнтези конфеты и одежду), не в настоящей елке, которую Миша самолично выбирал на рынке и чьи иголки потом стоически выковыривал из ворса ковра, не в праздничном столе, и даже не в том, что из деревни приезжала бабушка — очень бойкая, остроумная и веселая, невзирая на семьдесят два года. Дело было в странном и приятном ощущении спокойствия и умиротворения — оно окутывало мягким теплым облаком, расслабляя и нежа; и еще — в надежде.

А в этот раз все вышло не так.

Мама с папой подарили Алине полное собрание сочинений Шекли. Живую елку заменила искусственная пышная красавица — мама заявила, что рубить деревья не гуманно. Бабушка разругалась с мамой, своей дочерью, вдребезги и пополам и осталась дома. Пришли гости.

А главное, сама Алина теперь была другой.

На Мишу, вешающего гирлянды (с ними он всегда опаздывал и цеплял на шторы в самую последнюю минуту), на папу с новым фотоаппаратом («Аль, сядь под елку… шар не свали!»), на маму, которая все никак не могла подобрать на своей пышной груди подходящего места для дорогой золотой броши она смотрела словно через стекло — так должно быть пассажиры лайнера глядят в иллюминаторы на землю, такую далекую и недостижимую. И одновременно она видела совсем других людей — красивую темноглазую женщину, крепкого мужчину с густой бородой, малыша, пытавшегося засунуть в рот игрушку — их когда-то давно она тоже звала «мама», «отец», «брат», и от этого что-то горькое и нежное вскипало в груди, перебивая дыхание.

Алина теперь была другой.

Узиль исчез — она сама, разозлившись и отчаявшись, оттолкнула его — долго еще ей слышался вопль ангела, и видит Бог, с перепугу она едва не подпустила в трусы, особенно когда из носа потекла кровь, а в ушах зазвенело. Но теперь Узиль не подавал признаков жизни — может и впрямь умер — и это было хорошо.

— Алька! Солдат спит, служба идет?

Миша на табурете и с гирляндой в вытянутых руках напоминал Атланта, подпирающего космос.

— Чего тебе, Вермишель?

— Звонят, чего…, - всем своим видом брат прямо вопил о том, как он не любит глухих и тугодоходящих. — Дверь открой.

Папа успел раньше, и Алина, услышав радостные голоса, в коридоре, недовольно поморщилась.

В гости пришел большой человек, депутат Областной Думы Альберт Мазер, бывший папин ученик, не забывший, подобно прочим, своего учителя. Два года назад он был журналистом местной телекомпании, снискавшим славу оппозиционера и правдолюбца. Когда его уволили — за пьянку и дебош — весь город решил, что тот не угодил властям, и Мазер понял, что грешно упускать подобный случай. На пороге были выборы, и ловкий молодой человек, используя образ страдальца за истину, стал кандидатом в депутаты. Избирателям он посулил чуть ли не билет в рай, и в думу его, что называется, внесли на руках. А добравшись до кормушки, Мазер принялся хватать блага, как говорится, и ртом и задницей, особенно полюбив возлежать в джакузи и пить «Вдову Клико» (настоящее, не подделку) из горла.

Алина его терпеть не могла. Не за предательство интересов избирателей — подумаешь, все, кто у власти, пользуется ею отнюдь не во благо народа. Мазер превыше всего ценил не депутатские льготы, а молоденьких неиспорченных девочек, и в гости к Алтуфьевым ходил исключительно ради того, чтобы не мытьем так катаньем затащить Алину к себе в джакузи. Но при всей мерзости подобных намерений в последнее время Алина стала ощущать к Мазеру и что-то вроде жалости.

Теперь она была другой.

Если раньше Алина искренне желала врезать Мазеру по холеной, гладкой физиономии, то сейчас ей (несмотря на то, что прежнее желание осталось) хотелось сказать ему: ты же не такой. Ты же хороший человек. Зачем ты так с собой поступаешь?

— Алинушка! — «хороший человек» ввалился в гостиную и смачно поцеловал Алину в щеку. — С наступающим! Как дела, как успехи?

— Хорошо, — сказала Алина, слегка встряхнув врученную ей коробку в пестрой праздничной обертке. Интересно, что там: впрочем, с Мазера станется подарить ей и дорогое белье персикового цвета — Спасибо за подарок.