Эмоции в розницу - Юлия Волшебная
– И как же ты поступил?
– Выслушал всё, что изложил мне этот человек, лицо которого не выражало вообще ничего, а потом посмотрел на своего сына… И понял, что не могу. Я решил, что не имею права позволить им сделать подобное со своим ребёнком. Просто сел в машину и поехал обратно в сторону нашего поселения, к роддому домашнего типа, где в это время находилась жена. Меня никто не останавливал.
Возможно, это был эгоистичный поступок. Да, я отнял единственный шанс сына на жизнь, и жгучее чувство вины до сих пор не отпускает меня до конца. Но можно ли существование алекситимиков назвать жизнью? Это противоречило всему моему мировоззрению, всему, во что я верил. Я так же не простил бы себя, если бы позволил им забрать Эрни и превратить его в такого же робота, как… они. К тому же я был уверен, что и Даниэла никогда не согласится на это… Но как жестоко я ошибался!
По возращении из города я не стал рассказывать ей всего. Она вопросительно смотрела на меня, а я только покачал головой, давая понять, что ничего не вышло. За время моего отсутствия акушерка успела раздобыть аппарат для кормления малыша через носик, но этого было недостаточно. Если ребёнок рождается раньше тридцати двух недель, ему нужно вводить специальные препараты, способствующие открытию лёгких и улучшающие дыхание, необходим был кувез для недоношенных и много чего ещё, чем мы, увы, не располагали.
Кровотечение Даниэлы удалось остановить, и малыша с трубками в носу положили ей на живот. Больше мы ничего не могли сделать. Однако Эрни боролся за свою жизнь. Он прожил ещё почти двое суток…
Голос Грега, всё более сдавленный и прерывистый, вновь умолк. Я почувствовала, как сильно запекло в груди, как напряглись мои плечи и шея, а в горле появилось ощущение, будто я проглотила тот самый мяч, которым любит играть Рик. Меня охватила паника. На миг показалось, что я не вынесу этих ощущений, что они вот-вот раздавят меня физически.
Тем временем Грег, не замечая или игнорируя моё состояние, продолжил.
– После похорон нашего сына я совершил огромную глупость: рассказал Даниэле о том, что произошло у городских ворот в день его рождения. Но реакция жены ошеломила меня. Она стала кричать, что надо было выполнить любые их условия, лишь бы Эрни остался жив. Мол, мы нашли бы способ забрать его и снова сделать нормальным. Кричала, что я бездушный эгоист, что убил своего сына. Я был в ужасе от её состояния. Она целыми днями не выходила из комнаты, никого не хотела видеть, особенно меня, отказывалась от еды. Мне пришлось временно переехать из дому по настоянию моей же матери. Она считала, что моё присутствие дополнительно нервирует Дэн.
Я знал, что это проявления послеродовой депрессии, и поскольку обладал кое-какими знаниями из области психиатрии, понимал, что ей требуется помощь специалиста. Но постороннего, поскольку меня она не воспринимала вообще. И я находил ей таких специалистов, одного за другим. Мы испробовали десятки способов вывести Дэн из этого состояния. Больше всего я опасался, что она покончит с собой. Но по прошествии трёх месяцев наступил момент, когда в её поведении наметились положительные сдвиги. По крайней мере Даниэла перестала биться в истерике, начала лучше есть, даже читала книги и выходила ненадолго на улицу.
Однако, когда она, наконец, впервые за это время, впустила меня к себе, я понял, что все эти улучшения лишь видимость. Она заговорила непривычно мягко и доверчиво, сообщая мне, будто ей открылась истина.
«Я знаю, ты сделал всё так, как я и просила. Ты спас малыша Эрни, ты отдал им его! А потом сказал мне, что он умер. Глупенький. Боялся, что я буду ругать тебя за этот поступок? Ну, какой же ты глупый! Всё совсем наоборот: я счастлива, что он жив. Остальное не имеет никакого значения!» – я долго не мог поверить, что Дэн не шутит, говоря всё это.
Понимаешь, она начала создавать себе иллюзорный мир, в котором Эрни по-прежнему был жив. И чтобы не нарушать картину этого мира, она заблокировала в своей памяти воспоминание о том, как я привёз Эрни в тот же вечер обратно в роддом, как он лежал на ней, а она его обнимала, гладила, пела ему колыбельные… К слову, она ни разу не была на могилке Эрни и не присутствовала на похоронах, поскольку ей ещё нельзя было передвигаться, но когда всё это происходило, она была в полном сознании и здравом уме.
Видеть, как Дэнни слетает с катушек, было выше моих сил, и я снова ушёл из дома. На сей раз я не появлялся около двух недель. Но однажды днём, около пятнадцати часов, ко мне прибежала встревоженная Майя: Даниэла пропала, и никто не знал, куда. Судя по всему, она ушла ночью, но хватились её только к полудню. Дэнни в последнее время подолгу спала, и её старались не тревожить даже с предложением завтрака, пока она сама не выйдет из комнаты в туалет или за водой. Поэтому и в тот день все думали, что она просто спит…
Пока мы с братьями обыскивали окрестности селения и трущобы, мать нашла под простынёй Дэнни записку. Дэнни писала, что отправляется в город, чтобы найти и спасти своего малыша и просила не мешать ей. Я сразу понял, что она задумала: добровольно сдаться на эту чёртову операцию!
– И ты отпустил её?
– Она не ждала ничьего разрешения. Конечно, мы тут же помчались в город. У въездных ворот нас встретила всё та же электронная пропускная система. Однако на этот раз в графе «Цель прибытия» я указал, что хочу повидаться с женой, отправившейся на операцию. В таких случаях эмпатов пропускают в город, рассчитывая, что новоиспечённый алекситимик сможет убедить своего супруга и других родственников тоже перейти эту черту вместе с ним. Так произошло и в этот раз. Ворота открылись, и система даже выдала мне информацию об адресе клиники, в которую госпитализировали Даниэлу.
До последнего надеялся, что успею вырвать Дэн из этого кошмара, но оказалось слишком поздно. Передвигаться по городу на старых электромобилях запрещено, а воспользоваться местным общественным транспортом мы как эмпаты не имели права. Пришлось дожидаться
