Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин
— Родич, а Старшие с нашего пляжа скоро прилетят?
У меня в жилах — лёд, острый край режет душу. Я улыбаюсь:
— Как только смогут. Ты же знаешь, путь тяжёлый и опасный.
Девочка с тремя хвостиками обнимает меня:
— Старший брат, я потерялась! Все мои родичи, все ребята с моего пляжа, уже ушли, уже в анабиоз легли спать — как же мне теперь?
Беру её на руки, несу в криокамеру, покачивая:
— Океан волнуется, прибой качается, медуза беспокоится! Ничего страшного, все найдутся, когда вы проснётесь… — она хихикает, я несу жизнь Шеда к анабиозной капсуле…
На нашем борту — ночь. Нам некогда сменить вахтенных.
Будим крепко заснувших ребят. Они смотрят на нас больными глазами: переутомились, многое пережили — и мы даже не даём им чуточку отдохнуть.
Относим тех, кто помладше, на руках. Кладём с ними игрушечных зверят и священные ракушки. Дети устраиваются в капсулах, как в постелях.
Нас уже пошатывает от усталости — но детям этого показать нельзя. Мы улыбаемся:
— Закрывай глазки, сейчас светлячков увидишь…
Приближается утро. Мы будим беременных девочек — особенно нежно, особенно осторожно.
Тари показывает мне длинноногую светленькую девочку на последнем сроке:
— Аэти нельзя в анабиоз. Ей рожать — вот-вот.
— Нельзя — значит, нельзя. У тебя, Аэти, будет белёк-звёздочка, да?
Наступает следующий день.
Мы укладываем последних. Закрываем анабиозные капсулы. Хао дремлет стоя, прислонившись к стене криокамеры. Тари сидит у стены с закрытыми глазами. Вздрагивает, просыпается:
— Все? Спят — все мои?
Пытается встать. Я подаю ей руку. Она обнимает меня, мгновение — полулежит у меня на груди. Встряхивается и отстраняется.
— Всё. Мне пора. «Ветер» всё ещё здесь?
Мёртвый голос Кэно в коммуникаторе:
— Дети уже спят, да? Родичи… связь с Шедом прервана. Всё.
Я вижу глаза Хао — чёрные, как космос, без света изнутри.
Тари шепчет:
— Надо туда. Надо туда. Вдруг — ещё кто-нибудь… Вдруг…
Аэти обнимает её что есть силы:
— Старшая сестричка, я тебя не отпущу!
Мы слышим сигнал общего сбора в кают-компании…
Дальше я вспоминать не могу.
* * *
Получилось, что люди привезли того, кто был нам нужен больше всех. Но мы удивлены, что Данкэ оказался среди них, живой — и многое ещё не можем понять.
Как только люди покидают станцию, я отправляюсь его разыскивать.
Нахожу Данкэ в анабиозной камере. Аэти уже висит на нём, как моллюск-присоска на гребенчатой черепахе, и болтает о своих друзьях из Урэ, с мыса Трепангов: «Вот — из наших, и вот — из наших. А вот — с Круглого-Тёплого, хорошие ребята, весёлые… я так соскучилась. Мне так жаль, что они спят…» Данкэ обнимает её за плечики и слушает вполуха, проверяя, как работают системы жизнеобеспечения в камерах с бельками. Говорит мне, чуть улыбаясь:
— Смотри-ка: оказывается, младшая сестрёнка Аэти — моя землячка. Я — обменный белёк из Урэ, представляешь? Какие же мы, в сущности, крохотные светлячки в водах Судьбы… волны приносят, волны уносят…
— Данкэ, — говорю я, — тебя ждёт наша команда. Поговорить. Пойдёшь — или ты ещё не закончил?
Он осторожно отцепляет от рукава пальчики Аэти:
— Я понял. Я пойду, — и говорит уже ей: — Мы с тобой закончим немного позже, сестричка.
Аэти смотрит на него снизу вверх — и показывает ладошкой «крылышко»: полетим сейчас.
— Я тоже пойду! — заявляет она.
— Есть беседы для тех, кто перешёл Межу, — напоминаю я.
Она фыркает:
— Про войну? И что, ты думаешь, я не знаю ничего такого, что Данкэ может вам рассказать, старший Антэ? Про то, что на войне умирают? Думаешь, я не знаю, что умирают?
И Данкэ смотрит на меня с улыбкой:
— Это не только что перелинявшая деточка, Антэ. Это много повидавший боевой товарищ. Ей можно, я ей доверяю.
Мы идём в кают-компанию. Лэнга сделал там голографический вечер над пустынным побережьем где-то на северо-западе. Мы устраиваемся на громадной искусственной шкуре ледового клыкобоя — этот клыкобой должен был быть втрое больше настоящего, зато можно уместиться вшестером; наш седьмой спит в регенерационной камере госпиталя сном, похожим на смерть. Светильники выключены — нас освещает тёплый летний закат. Океан тихо дышит, засыпая, небесный свет мерцает в воде — и мы попытаемся забыть, что ничего этого в действительности уже нет.
Успокаивающая иллюзия.
Данкэ садится — и Аэти тут же устраивается у него на коленях. Он потрясающе помогает детям почувствовать себя в тепле и безопасности — отличный педиатр, да. И его лицо выражает полный душевный штиль.
— Как вышло, что ты пришёл с людьми, брат? — неожиданно резко спрашивает Лэнга, оборвав тёплую тишину.
Данкэ поднимает голову, смотрит Лэнге прямо в лицо — и чуть раздувает ноздри, словно хочет подчеркнуть: вина не мешает ему дышать.
— Ты спрашиваешь, ради чего… — Данкэ не закончил, но я мысленно слышу окончание фразы: «ради чего я выжил?»
Лэнга чуть вдыхает, собираясь что-то сказать, но его опережает Тари:
— Мы все знаем, — говорит она. — Ради детей. Дети должны жить или — сгнить воде!
Это звучит так уморительно по-детски, что Лэнга моргает, а Данкэ молча сводит ладони. Раздвигает пальцы, расправляя перепонки, сдвигает снова. Трогает на переносице «шаманских» рачков, шуточный символ научного сообщества Шеда.
— Сгнить воде… На Океане Третьем вода была… нет, не гнилая, конечно. Но и неживая, — говорит он медленно. — Мы его постепенно оживляли. Терраформеры постепенно приспосабливали этот мир к нам — и я видел, как оживает вода. Как раз накануне войны наши биологи запустили в Океан Третий светлячков. Знаменательный день…
— Ты разрабатывал свою смесь для терраформеров? — спрашивает Хао, чуть улыбаясь. — Коллеги поражались. Говорили: надо быть гением или хвостом вперёд нырять, чтобы адаптировать для малышей консервированную пищевую массу таблетками от несварения! Самый быстрый и дешёвый вариант, какой только можно вообразить.
Данкэ так и не разводит ладони.
— Так очевидно же, — говорит он, пожалуй, польщённо. — Не таблетки, конечно, но пищеварительные ферменты тюленей, которые на таблетки тоже идут — практически аналог наших. Любой медик знает, как это работает. Я почти не сомневался, что никаких осложнений не будет, но проверял методику. На Океане Третьем я писал вторую книгу о ней, уже специально для терраформеров, с таблицами микроэлементов, дозируемых в зависимости от состава местной воды. Идеальные условия для научной работы: большая колония, сложные условия… четыре платформы типа «плавучий остров», взрослых чуть больше семисот — и дети. Людей там не было, поэтому и наших военных там не было, только орбитальный заслон. А война началась чудовищно быстро: в тот
