Владимир Колотенко - Дети света
- А ты можешь, - говорит Лена, - себе такое представить: вдруг...
- Да ладно, - говорю я, - конечно нет!
- Ну а вдруг!..
- Что?
- Вдруг твой Соломон... Ой!.. Ну, а вдруг...
- Что, что?!.
- А что если бы твой Соломон, - говорит Лена, - был прапрапра... ну самым далёким прапрапра... пращуром твоей Тины!.. Что тогда?. А?!
- Ну, ты, мать, и нырнула!..
- Ты не ответил - что тогда?
- Слышь, остынь, а? Лен, ну ты-то хоть... Тебе мало меня, ныряльщика в глубины истории.
- Мало! Мне тебя всегда мало!
Она это уже говорила.
- Так что же? - не унимается Лена.
- Ты сперва найди её, - говорю я. - А потом спроси у неё! Вот так!..
- Не густо, - говорит Лена, - я думала...
- Вот так! - обрываю я. - А как ты хотела?
Я знаю, как она на это может ответить. Но она не отвечает.
- Иезавель, - продолжаю я, - женщина, имя которой жестокость. Мы от нее отказались. Алдама - воплощенное благочестие и дар пророчества. Только женщина, постигшая вечные духовные истины и умевшая самоотверженно молиться, могла получить великий дар прозрения мистерии будущего. И Алдама смогла приподнять завесу над будущим Израиля ибо она жила так близко к Господу. Добродетельная женщина Книги Притч, цена которой выше жемчугов - движущая сила в очищении и просветлении современного ей общества. Это зеркало, в которое может заглянуть любая женщина и проверить, насколько она схожа с образцом, с совершенством.
- Послушайте, - сказал Стас, - но ведь тут только одни еврейские женщины. Мы не можем...
- Верно, - сказал Жора, - если бы не они, мир до сих пор жил бы по волчьим законам. Это они, евреи, раскрыли миру глаза на ее величество Нравственность. Именно Ее принесли они нам, темным и злым, как дар Божий. И эти женщины непременно должны стать первыми среди первых. Определенно!..
- И ты думаешь...
- Все они, все до единой заслуживают быть воскрешенными и поселиться в нашем светлом городе.
- И ты думаешь, что?...
- Да, - сказал Жора, - именно этим женщинам мы обязаны множеством добродетелей, которыми сегодня так бравирует человечество, чего нельзя сказать о женщинах Греции и особенно Рима, прославивших этот великий город своими плотскими наслаждениями и завоевавших право называть его Великой блудницей.
Что миру дали наши женщины, честно говоря, я не думал, но мне кажется - ничего выдающегося, ничего такого, что могло бы сжать судорогой горло, запасть в душу... Разве что плач... Плач Ярославны. Да и нам ли давать оценку? Об этом скажут потом. Потомки.
- И если кто-то еще сомневается в том, что все эти великие женщины когда-то существовали на свете, так мы готовы их показать, чтобы этот неверующий Фома мог прикоснуться к ним кончиками собственных пальцев, разглядеть их божественную красоту, вдохнуть запахи их белых одежд...
Я не часто слышал от Жоры спичи в пользу женщин, сегодня же он был в ударе:
- Слепой да прозреет, зрячий да увидит!.. Неверующий - да уверует!.. Вы даже представить себе не можете...
Мы не знали, как наши апостолы будут выбирать себе жен и не могли строить на этот счет никаких планов. Как Бог пошлет. Никакая программа не дала нам удобоваримого ответа.
- Слушай, а Тина... Вы её...
Лена только смотрит на меня и молчит.
- Нет. Пока нет. Пусто!..
Наступил август и промчался незамеченным. Двадцать восьмого числа мы праздновали Праздник успения Богородицы, умершей в 48 году. Жора молился. Все молились. Свое тело Мария завещала похоронить в Гефсиманской пещере. Говорят, что во время похорон появился светозарный облачный круг наподобие венца, и к лику апостольскому присоединился лик ангельский. Слышалось пение Небесных Сил, прославлявших Божью Матерь. По прошествии трех дней Богородица воскресла и вознеслась на Небо.
- Мы едем в поле и в сад, - скомандовал Жора.
И всей гурьбой мы устремились за город. Успение Богородицы - весьма чтимый в народе праздник, поскольку совпадает с окончанием жатвы. Мы нашли свое пшеничное поле (проросшие пшеничные зерна пользовались у нас заслуженной славой) и каждый, упав на колени, прикоснулся к спелости еще не срезанных колосков. Так мы благодарили плодородную землю. А потом, в саду, мы отдали дань благодарности каждому яблоку, оставшемуся на дереве. Вот какими мы стали...
- Слушай, - поражается Лена, - как ты мог упомнить все эти имена?
Ха! А как же я мог их забыть? Я помнил не только их имена, я помнил каждую клеточку, из которой эти имена родились, каждый геном, если хочешь - каждую хромосому!
- Так же, - говорю я, - как книги в собственной библиотеке.
- Хорошо! Ну, а Соломон?
- Что «Соломон»?
- А Тина?
На этот счёт у меня есть надёжный приём:
- О'кей, - говорю я, - плесни чуток...
И подаю ей пустой стакан.
Глава 6.
А для Эхнатона мы готовили Нефертити.
- Вы же их уже поженили!
- И да, и нет...
- Как это?
- Ты же знаешь Жору... Он увязался за Нефи... Они с Эхнатоном чуть не... Нашла тут на камень коса. Ой, целая умора была... Все, казалось, было понятно и просто. Непросто было только с самим Эхнатоном... Пришлось прятать его. От Жоры! Мы ведь дорожили его всевселенской идеей единобожия, которая тысячи лет была не востребована, а сам фараон после смерти забыт и проклят своими последователями.
- Этого же вы не убили!
- До сих пор, кстати, не найдена и его усыпальница. А ведь идея единобожия, выхваченная Эхнатоном из небесных мыслей, по сути своей самая сильная из тех, что когда-либо приходили в голову землянам.
- Но своего-то вы еще не похоронили? - спрашивает Лена.
- Где-то живёт... Или не живёт...
Не возникло сложностей и с Сократом. Говорят, у него было две жены: Мирто и Ксантиппа, причем одновременно. А лет в двадцать он был безумно влюблен в гетеру Аспазию, которую всю жизнь считал своим учителем. Перикл увел ее от него. Это был, конечно, удар для бедняги. Наверняка у Сократа на нее были виды. Может быть, поэтому, когда он стал признан и славен, когда у него спросили, следует ли жениться, он ответил, что как бы не поступил, все равно будешь раскаиваться. Но, возможно, поэтому он и завел двух жен. Мы оставили ему одну - Ксантиппу, поскольку о второй не могли собрать достаточно сведений, чтобы создать ее полноценное биополе. К тому же, Ксантиппа своей сварливостью и докучливостью должна была помочь нам вылепить именно такого Сократа, каким он был две тысячи лет тому назад - подчеркнуто терпимым и миролюбивым. Мы считали, что именно такими качествами и должен обладать кто-нибудь из наших апостолов. Почему не Сократ?
- Не забывайте, что сейчас самым признанным из философов всех времен и народов мир признал дедушку Маркса, - заметила Инна, - а мы о нем даже не вспомнили.
- Мы это исправим, - пообещал Юра.
Тут Лена только кивает и молчит.
- Что, - спрашиваю я, - о чём ты хочешь спросить?
- А что, если...
- У тебя навязчивая идея?
Лена улыбается и снова кивает: да.
- Что, - говорю я, - если Тина потомок Сократа? Ты об этом хотела спросить?
Лена снова кивает: верно! И улыбается.
- Ты теперь свою Тину, - говорю я, - будешь лепить к каждому нашему Гильгамешу или Навуходоносору?
- Вы же не взяли Гильгамеша, - говорит Лена, - как к нему Тину прилепишь?
- Мы, конечно, сравним их геномы и обязательно выясним, чья твоя Тина родственница. И на каком киселе!
- Да!
- А то! Но сначала ты дай нам её!
- Я?!
- Ну, тебе ж это надо!
- Мне?!
- Сначала её надо найти!
- Так чего же вы ждали?! - возмущается Лена.
- Мать, не пудри мне мозги, - прошу я. - Слушай дальше...
Лена даже рот приоткрыла, делая вид, что продолжает внимательно слушать.
- Выбор жены Цезаря, - продолжаю я, - внес некоторую разноголосицу в наши дебаты. И хотя все было давным-давно решено, мы все же спорили до хрипоты, кого можно было назвать настоящей женой Цезаря - Помпею (племянницу или внучку Суллы) или Кальпурнию (дочь Пизона), или Клеопатру (египетскую царицу), родившей ему Цезариона.
- Ей приснилось, что...
- Да-да, - сказала Инна, - она не поверила. Как хорошо, сказала она, что я не верю снам...
- А через несколько часов, - сказал Стас, - Цезаря убили...
Поскольку клон Цезаря уже болтался на пуповине в околоплодной жидкости, и не было никаких оснований опасаться за его дальнейшую судьбу, вопрос о подборе ему будущей жены уже не стоял. Хотя к самому Цезарю не все относились с благоговением. Жора, например, был к нему абсолютно равнодушен, а Юра выказывал явные признаки недоброжелательства. Он выучил наизусть расхожую фразу, кажется, Куриона Старшего о том, что этот лысый диктатор, является одновременно «мужем всех жен и женой всех мужей».
- А вы послушайте, что сказал о нем Цицерон.
Юра добывал из своего разбухшего кожаного портфеля какую-то потрепанную книжицу в обветшавшей обложке, находил нужную страницу по засаленной закладке и читал нам тихим голосом:
