Линкольн Чайлд - Из глубины
Он помолчал.
— А она может проверить, в какие кафе ходили пациенты?
Корбетт понажимал кнопки на своем компьютере. Поднял глаза и кивнул.
— Тогда добавьте и это. Посмотрим, может, что-нибудь и появится. Потом надо будет сравнить полученные данные по пациентам с информацией об остальных людях на станции, тех, которые здоровы, — может быть, между ними есть какая-то разница.
Крейн посмотрел на Бишоп.
— Доктор Бишоп, вы могли бы проверить анализы крови еще раз, на предмет обнаружения яда или наркотиков?
— Хорошо, — ответила женщина.
— Пожалуйста, попросите медперсонал взять образцы волос у каждого пациента, который обращался в медпункт за последние две недели. А впредь, пожалуй, надо брать анализ крови и мочи у всех новых пациентов, даже если они обращаются по поводу занозы. Давайте, кстати, проведем всестороннее обследование — электрокардиограммы, эхокардиограммы, электроэнцефалограммы, все анализы.
— Я вам уже говорила, что у нас на станции нет электроэнцефалографа, — заметила Бишоп.
— А мы можем его получить?
Она пожала плечами.
— Со временем.
— Тогда, пожалуйста, подайте заявку. Мне бы не хотелось что-нибудь упустить. И кстати, пусть лаборанты проверят все ранние истории болезни. Если это вспышка какого-то инфекционного заболевания, мы могли бы выделить самый первый случай. — Крейн встал. — Пожалуй, пойду поговорю с диетологами, посмотрю, что у них там за специальное питание. Давайте встретимся утром, обсудим, что удалось выяснить.
У двери он остановился.
— Кстати, я вот еще о чем хотел спросить вас. Кто такой мистер Флайт?
Бишоп и Корбетт переглянулись.
— Мистер Флайт? — переспросила Бишоп.
— Старичок грек в рабочем комбинезоне. Вскоре после того, как я приехал, он явился ко мне в каюту без приглашения. Странный человек, ему, кажется, нравится говорить загадками. Какая у него должность?
Возникла пауза.
— Извините, доктор Крейн, — сказал Корбетт. — Я с ним незнаком.
— Нет? — Крейн повернулся к Бишоп. — Невысокого роста, жилистый, с большой копной седых волос. Сказал мне, что занимается крайне секретной работой.
— Я знаю на станции всех, — ответила Бишоп. — И никто под ваше описание не подходит. Самому старому сотруднику пятьдесят два года.
— Что? — воскликнул Крейн. — Но это же невозможно! Я видел старика собственными глазами!
Бишоп обратилась к своему компьютеру, набрала недлинную команду, глянула на крохотный экран. И подняла взгляд.
— Доктор Крейн, я уверена: на станции нет человека по имени Флайт.
15
Роберт Луазо отошел от кухонной плиты, снял с головы поварской колпак и вытер потное лицо висевшим у него на поясе полотенцем. На камбузе холодно, а он мокрый как мышь. И ведь смена началась всего полчаса назад. Кажется, день будет длинный. Очень длинный.
Он глянул на стенные часы — половина четвертого. Волна обедающих схлынула, посудомойки вымыли кастрюли и сковородки, и в кухне было тихо. Но тихо — понятие относительное: он давно знал, что камбуз на военном корабле — это совсем не то, что кухня на твердой земле. Тут не существует четких расписаний приема пищи, люди приходят и уходят, когда захотят. А уж на станции, где работа идет в три смены, нет ничего необычного, если кто-то попросит подать завтрак в восемь часов вечера или обед в два часа ночи.
Луазо еще раз вытер лицо и отпустил конец полотенца. Кажется, в последнее время он постоянно потеет, и не только на камбузе. И это еще не все; он заметил, что у него начали дрожать руки, а сердце теперь бьется немного быстрее, чем всегда. А потом, он все время чувствует усталость, но когда ложится, то не может уснуть. Он не мог бы сказать, когда это началось, но одно было понятно: медленно, но верно ему становится все хуже.
Эл Таннер, главный кондитер, прошел мимо, насвистывая «Вечером волшебным». Кондитерский мешок висел у него на плече, словно свежезабитый гусь. Таннер перестал свистеть и крикнул:
— Привет, Уазу.
— Уазо, — тихо поправил его Луазо.
Хочется надеяться, что на серьезной кухне персонал знает, как хотя бы произносить французские имена. Может, они все просто его дразнят? На самом деле только Рено, шеф-повар, правильно называет его по имени, но он редко снисходит до того, чтобы обращаться к людям по именам, предпочитая подозвать человека движением указательного пальца.
Луазо, вздохнув, повернулся к плите. Времени на праздные мечтания нет. Сейчас надо готовить соус бешамель — огромное количество. На обед шеф Рено задумал подать турнедо с подливками Морне и котлетт д'анье экосез, а оба блюда делаются на основе соуса бешамель. Конечно, Луазо может приготовить бешамель, даже не просыпаясь. Но ему пришлось пройти суровую школу, чтобы понять: приготовление пищи — все равно что марафон: ты замедляешь ход, а другие бегут с той же скоростью, и если ты промедлил, догнать потом невозможно.
«Потушить лук, добавить обжаренной муки…» Луазо топтался по своему пятачку на кухне и чувствовал, как все быстрее бьется сердце и все короче становится дыхание. Конечно, может быть, он заболевает. Тем не менее он подумал, что есть и другое объяснение тому, что у него постоянно потеют руки, а ночью тревога не дает уснуть. Одно дело работать на авианосце — огромные, как пещеры, отсеки, бесконечные гулкие коридоры. А тут все по-другому. Во время долгого подготовительного периода, бесконечных собеседований он как-то ни разу не задумался, каково это — жить на «Глубоководном шторме»? Зарплату предлагали фантастическую, а мысль о том, что будешь участвовать в засекреченном проекте, где используются самые передовые технологии, туманила голову. Он на флоте уже пять лет, работал на адмиральских камбузах; ну какая разница — работать под водой, а не над водой, как обычно?
Получается, что он не знал, чего ожидать от «Глубоководного шторма».
«Господи, как жарко». Он медленно добавлял в белую муку молоко, тимьян, лавровый лист, сливочное масло и лук. Быстро помешивая соус, он наклонился над кастрюлей и почувствовал легкое головокружение, ему даже пришлось отступить, чтобы глотнуть ртом воздуха. Он слишком часто дышит, вот в чем беда. «Парень, держи волю в кулаке. Смена только началась, еще тьма всякой ерунды впереди».
Таннер возвращался из кладовой, в руках у него был большой пакет с мукой. Увидев Луазо, он остановился.
— Парень, с тобой все в порядке? — спросил кондитер.
— Да… нормально, — ответил Луазо.
Как только Таннер отошел, он вытер лицо полотенцем и тут же принялся помешивать соус: если сейчас промедлить, мука пригорит и придется начинать все сначала.
Он, оказывается, совсем забыл о том, что здесь не будет ни солнечного света, ни свежего морского воздуха. А потом, авианосцы хотя бы двигаются. Луазо никогда не думал, что боится закрытого пространства, но жить в железном ящике, из которого не можешь выбраться, а снаружи на голову тебе давит океан… рано или поздно это начинает тебя донимать. Люди, которые спроектировали «Глубоководный шторм», добились изрядных успехов в миниатюризации, и сначала, когда Луазо работал наверху, на одиннадцатом уровне, он совсем ничего не замечал. Но потом его перевели на центральную кухню, на седьмой уровень. А внизу оказалось немножко теснее. Когда закипает работа, сюда набивается столько народу, что едва можно пройти. В такие минуты в последние дни Луазо чувствовал себя хуже всего. Проснувшись сегодня, он первым делом подумал о грядущей обеденной толчее. И сразу начал потеть, еще даже не вылезая из проклятой постели…
Он крепко схватился за поручень из нержавейки, идущий вокруг плиты, — желудок скрутила тошнота. Вернулось головокружение, и он, уже в легкой панике, помотал головой, пытаясь от него избавиться. Может, он правда заболевает? Может, у него грипп начинается? После смены надо будет зайти в медпункт. Нервы это или простуда, а там должны помочь.
Сделав над собой усилие, Луазо принялся снова помешивать соус, чтоб тот не кипел, и попытался проверить, каков цвет, чистота и запах его произведения. И тут заметил «гонца» — одного из кухонных рабочих, приписанных к «Дну», кают-компании, расположенной где-то в недрах станции; тот выходил, неся целую стопку готовых блюд. Там был только крохотный камбуз, и поэтому наверх часто посылали «гонцов» — тех, кто работал и жил в закрытой зоне станции и имел все необходимые допуски, чтобы отнести приготовленные в центральной кухне блюда на закрытые уровни.
Вот еще что сильно не нравится Луазо — вся эта секретность. Тут внизу она более заметна, чем наверху. Он сразу может отличить тех, кто работает в закрытых зонах: они садятся в стороне от остальных, сгрудившись за одним столиком, сдвинув головы, и переговариваются полушепотом. Зачем столько тайн в научной экспедиции? При таких строгостях он даже не знает, чем, собственно, занята экспедиция и насколько успешно идет работа. А это означает, что он не имеет ни малейшего представления о том, когда можно будет отсюда уехать И вернуться домой.
