Роберт Силверберг - Всемогущий атом (сборник)

И в эту ночь, как и раньше, взяв свой камень, я ощутил легкий озноб, закрыл глаза и услышал, как где-то вдали звучит мощный гонг, как шелестят волны, бьющиеся о незнакомый берег, как шепчет о чем-то ветерок в чужеземном лесу. Я почувствовал, как меня что-то зовет, и вошел в состояние единения. И отдал себя Воле.

Я прошел по всем периодам своей жизни, через юность и зрелые годы, через свои блуждания, старые привязанности, муки и радости, через беспокойные последние годы, через предательство, свои печали и несовершенства. И я освободил себя от себя, отбросил свою сущность. И стал одним из тысячи Пилигримов — тех, которые бродят в горах Хинда, и в песках Арби, и в Эйзи и в Стралии, которые движутся в Ерслем. И с ними я погрузился в Волю. И в темноте я увидел темно-пурпурное зарево над горизонтом — оно становилось все ярче и ярче, пока не превратилось во всеохватывающее красное сияние. И я вошел в него, полностью восприняв единение, и не желая более другого состояния, кроме этого.

И я очистился.

И проснулся в одиночестве.

5

Я хорошо знал Эфрику. Еще молодым человеком я долго жил в самом ее центре. Страсть к путешествиям привела меня на север в Эгапт, где сохранились древнейшие остатки Первого Цикла. Но в те времена древность не интересовала меня. Я совершал свое Наблюдение, перемещаясь из одной страны в другую, поскольку Наблюдателю не нужно постоянное место жительства. И однажды я встретил Эвлюэллу, с которой готов был бродить вновь и вновь, и я пошел сначала в Роум, а затем в Перриш.

Теперь я вернулся сюда с Олмейн. Мы держались ближе к берегу и избегали внутренней песчаной местности. Путешествие для нас было нетрудным: как Пилигримы мы всегда получали пищу и ночлег. Красота Олмейн могла осложнить нам жизнь, но она редко снимала маску и одежду Пилигрима.

У меня не было иллюзий относительно того, насколько я нужен Олмейн. Я играл для нее в этом путешествии роль слуги: помогал в выполнении ритуалов, беспокоился о жилье. Это меня устраивало, ибо я знал, что она опасная женщина, подверженная странным причудам и фантазиям.

В ней не было чистоты Пилигрима. Пройдя испытание звездным камнем, она все-таки так и не овладела полностью, как это положено Пилигриму, своей плотью. Иногда она до полночи исчезала, и я представлял, как она без маски лежит в объятиях какого-нибудь служителя. В общежитиях она тоже мало заботилась о своей добродетели. Мы никогда не жили в одной комнате: это запрещено. Обычно у нас были смежные комнаты, и она либо звала меня к себе, либо приходила ко мне. Часто она была без одежды. Только раз ей пришло в голову, что у меня, быть может, не умерло желание. Она поглядела на мое изможденное тощее тело и сказала:

— Как ты будешь выглядеть, когда пройдешь возрождение в Ерслеме? Я пытаюсь представить тебя юным, Томис. Тогда ты доставишь мне удовольствие?

— В свое время я доставлял удовольствие, — уклонился я.

Олмейн не нравилась жара и сухость Эгапта. В основном мы шли ночью и останавливались в наших гостиницах днем. Дороги были переполнены.

Пилигримы шли в Ерслем густой толпой. Мы с Олмейн гадали, сколько же времени потребуется нам, чтобы получить доступ к водам возрождения.

— Ты никогда не подвергался возрождению? — спросила она.

— Никогда.

— Я тоже. Говорят, что там принимают не всех.

— Возрождение — это привилегия, а не право, — пояснил я. — Многим отказывают.

— Я полагаю также, что не все, входящие в воду, возрождаются.

— Мне об этом мало известно.

— Говорят, некоторые наоборот становятся старше. А другие слишком быстро становятся юными и погибают. Это рискованно.

— Ты боишься рисковать?

Она рассмеялась:

— Только дурак не рискует.

— Тебе сейчас не нужно возрождение, — заметил я. — Тебя послали в Ерслем для блага твоей души, а не тела.

— Когда я буду в Ерслеме, то позабочусь о душе тоже.

— Но ты говоришь о доме возрождения так, как будто это единственный храм, который ты собираешься посетить.

— Он имеет важное значение, — сказала она, поднявшись и потянувшись всем своим роскошным телом. — Мне нужно тонизировать себя. Ты что, думаешь, я прошла весь этот путь только ради своего духа?

— Я пришел только поэтому.

— Ты! Старый и высохший! Тебе лучше заботиться не о своем духе, а о плоти. А мне бы хотелось сбросить лет восемь-десять. Те, годы, что я провела с этим дураком Элегро. Мне не нужно полное обновление. Ты прав, я еще в полном соку. Если в городе полно Пилигримов, меня могут вообще не пустить в дом возрождения. Скажут, что я слишком молода, что мне стоит прийти лет через сорок-пятьдесят. Томис, как ты считаешь, может такое случиться?

— Трудно сказать.

Она задрожала.

— Тебя-то они пустят. Ты уже ходячий труп — тебе требуется возрождение. А я, Томис, неужели мне откажут? Я камня на камне не оставлю в Ерслеме, но попаду туда.

Про себя я подумал, а подходит ли ее душа для возрождения? От Пилигрима требуется смирение, ею же двигало тщеславие. Но я не хотел испытывать на себе ярость Олмейн и хранил молчание: возможно, ее и допустят к возрождению. У меня были другие цели. Мне больше нужно было очистить свою совесть в святом городе, чем сбросить годы.

Или во мне тоже говорило только тщеславие?

6

Несколько дней спустя, когда мы шли по высохшей земле, нам попались деревенские мальчишки, охваченные страхом и возбуждением.

— Пожалуйста, идемте, идемте! — кричали они. Пилигримы, идемте.

Олмейн в смятении и раздражении глядела на то, как они хватают ее за одежды.

— О чем это они, Томис? Я не понимаю этот ужасный эгаптский язык.

— Они нуждаются в нашей помощи, — объяснил я, вслушиваясь в их восклицания. — В их деревне вспышка кристаллизационной болезни. Они хотят, чтобы мы попросили Волю о помощи.

Олмейн отпрянула. Я представил ее брезгливую гримасу под маской. Она размахивала руками, чтобы мальчишки не касались ее. Мне она сказала:

— Мы не пойдем туда.

— Мы обязаны.

— Мы спешим! Ерслем переполнен. Я не хочу терять время в какой-то заброшенной деревне.

— Они нуждаются в нас, Олмейн.

— Мы что, Хирурги?

— Мы Пилигримы, — спокойно ответил я. — У нас имеются некоторые преимущества, но есть и обязанности. Если мы пользуемся гостеприимством всех, кого встречаем, мы должны предоставить наши души страждущим. Пошли.

— Я не пойду.

— Как на это посмотрят в Ерслеме, когда ты будешь давать отчет о себе, Олмейн?

— Это ужасная болезнь. А что, если мы заразимся?