Андреи Синицын - Фантастика 2002. Выпуск 3

Елена Артамонова уверенно работает в том же пространстве, в каком создавались классические «готические» романы и создаются произведения Стивена Кинга и его последователей. По-настоящему добротных книг такого рода в отечественной фантастике немного, из мужчин-фантастов с нею успешно соперничают разве что Андрей Дашков и Дмитрий Емец. Встреча с каждым новым хорошим произведением фэнтезийного «хоррора» — праздник для подлинных любителей и ценителей жанра. У Артамоновой на данный момент вышли четыре повести, или маленьких романа, предназначенные автором вроде бы для детей: «Духи Зазеркалья», «Мой друг — вампир», «Призраки рядом с тобой», «Талисман богини тьмы». На самом деле названные произведения можно назвать детской литературой с большой натяжкой. Особенно «Духов Зазеркалья». По мнению автора, «зеркало — это окно в мир духов. Злобных, жестоких существ, могущественных и одновременно бессильных. Бессильных, если мы не дадим им силы. Духи Зазеркалья живут за счет энергии смотрящих на них людей». На долю героев книги выпало столько приключений, что даже и не перескажешь: встречи с «Летучим голландцем» и злобными духами из Зазеркалья, привидениями и ходячими мертвецами — зомби, участие в мрачных кровавых обрядах-жертвоприношениях и т. п. То же и в прочих книгах писательницы: проникновение в наш мир коварных потусторонних сил, древних полузабытых божеств, угроза конца света. Суть привычных «детских» книг в том, чтобы в конце книги зло наказывалось и у детишек оставалась светлая уверенность в победе добрых сил. Закрывая же книги Артамоновой, вы не испытаете облегчения. Покой вам только снится. Зло отступило лишь на время. В любой момент злобные существа из иного мира могут ворваться в наш собственный и устроить здесь небывалую кровавую вакханалию.

Еще один бранч традиционной фэнтези — так называемые «дописки за профессора», то есть попытки поиграть с толкиеновским Средиземьем. Ник Перумов когда-то собрал на этой ниве урожай высоких тиражей… Единственная по-настоящему серьезная попытка «дописать», «творчески развить» и т. п. в отечественной женской фантастике была предпринята Наталией Васильевой и Натальей Некрасовой. Они создали дилогию «Черная книга Арды» — «Черная книга Арды: исповедь стража». «Исповедь стража», принадлежащая перу Некрасовой, сделана более добротно в литературном смысле. Видно, что автору было не так-то просто собственную этику развернуть поверх «профессорского» мира. Получился в какой-то степени компромисс. Это естественно. Толкиен для многих стал колыбелью, но тот, кому колыбель не становится однажды тесна, навек останется при соске и погремушках.

Гораздо продуктивнее стал поиск форматов, расширяющих традиционную фэнтези и выходящих фактически за ее пределы. И к настоящему времени очевидно появление как минимум двух новых форматов. Первый из них характеризуется, прежде всего, использованием эстетики европейского Средневековья (в рамках первой половины XII–XVI веков) в качестве основы для строительства романтического пространства. Иногда оно «вшивается» в реальность-1, но чаще вся Европа переходит в параллельную вселенную, становится Европой-2. Во всех случаях оно пребывает вне или почти вне кельтской традиции. Романтическое пространство прочно связано с историческими романами Вальтера Скотта, Александра Дюма, Артура Конан Дойля, Сигрид Унсет и т. д. Порой более прочно, чем с действительной историей. Эго мир меча, таверны, дворцовой интриги, пергаментных грамот, брабантских кружев, лангедокских менестрелей, лесных дорог, рыцарских замков и роскошных костюмов.

Прежде всех прочих в романе «Мракобес» «опробовала» романтическое пространство Германии-2 первой половины XVI века Елена Хаецкая. Ее романтика — сгусток веры и страстей человеческих. Хаецкая в наименьшей степени стремится подарить читателю наслаждение от антуража, для нее точность психологического портретирования и «диалектика веры» бесконечно важнее. То же самое видно в повести «Бертран из Лангедока», а также в романе «Жизнь и смерть Арнаута Каталана». Здесь романтическое пространство прочно привязано к Южной Франции XII–XIII столетий, и это самый настоящий исторический Лангедок. Но приоритеты — те же, что и в «Мракобесе». По аналогичной схеме построен и роман Хаецкой «Голодный грек», только сцена действия перенесена на восток Европы — в Византию (XIII в.) и, далее, на бесконечные степные пространства Евразии, вплоть до ставки монгольского императора.

А вот романах Натальи Резановой «Золотая голова» и «Я стану Алиеной» романтическое пространство (суровая Северная Европа-2 XIV–XV века) фактически обретает самостоятельную ценность, наравне с психологическим и философским планами. Роскошное, выписанное в деталях романтическое пространство приблизительно XV–XVI столетий предложила читателям Наталья Ипатова в дилогии «Король-Беда и Красная Ведьма» и «Король забавляется». У Ипатовой, так же, как и у Резановой, пребывание в ее мире — большой подарок для читателя и большая художественная ценность для самого текста.

Рыцарско-дворцовая Европа-2 примерно XVI–XVI веков — сцена для действия романа Ольги Елисеевой «Хельви — королева Монсальвата». Данный роман — типично женская литература. Если убрать из «Хельви» несколько мистических эпизодов да прибавить парочку постельных сцен, то получится традиционный любовно-сентиментальный роман. Властная женщина-королева из политических соображений находит себе короля-ширму, человека робкого и сломленного обстоятельствами. Но затем мужчина преображается, а женщина становится мягче и покладистее, между королем и королевой вспыхивает сильное чувство, и все заканчивается хеппи-эндом. Обычная история. Путь Женщины к Мужчине. И наоборот. Примерно то же составляет основу повестей Елисеевой «Сокол на запястье» и «Дерианур — море света», в которых осваивается все то же романтическое пространство, но уже не на базе Средневековья, а в иных хронологических рамках. Подчеркнем, однако, что в остальном названные произведения ни в малой мере не копируют «Хельви», что очень важно. Все три книги Елисеевой очень различаются по своей поэтике. Что же касается любовной линии, составляющей основу книг писательницы, то это вполне оправданно, ибо возвращает термину «роман» его исконное значение — книга о чувствах. Люди, мысли, чувства — вот основа каждого подлинно художественного произведения. Если писатель жертвует чем-либо из этих составных, то получается либо сухой трактат, либо эссе, либо физиологический очерк. Но ни в коем случае не роман. У Елисеевой из этих трех компонентов превалирует чувственный. В наибольшей мере это проявилось в первом романе.