Клиффорд Саймак - Игрушка судьбы: Фантастические романы

— Ничтожество! — крикнул он. — Ничтожество! Ничтожество!

Обезумев от ужаса, Мэри повернулась и бросилась вниз по лестнице. Единственное слово, сказанное странным существом, звучало у нее в ушах. На бегу она оступилась, подвернула ногу, упала и покатилась по ступеням. Она пыталась за что-нибудь уцепиться, но безуспешно. Катилась, падала, ударялась головой о ступени.

Наконец она остановилась и поняла, что лестница кончилась. Она сидела, несчастная, униженная, у подножия лестницы, на дороге. Туман исчез, и она снова увидела людей около лестницы, не осмелившихся ступить на нее, будто некая невидимая преграда не пускала их. Люди толпились по обе стороны от дороги, смеялись над Мэри, хохотали, тыкали в нее пальцами и гримасничали.

Мэри вскочила и обернулась к лестнице. Тот, кто вышел встретить ее, стоял на нижней ступени. Он снова указал на нее пальцем и крикнул:

— Ничтожество! Ничтожество! Ничтожество!

Глава 25

Джилл ушла в библиотеку. Губерта не было уже около часа. Теннисон в одиночестве сидел перед камином и смотрел на огонь. У него оставалось совсем немного времени до начала приема в клинике, но, судя по всему, вряд ли там была большая очередь. В Ватикане и на Харизме вообще люди болели на удивление редко. Кроме Мэри, ни одного тяжелобольного у Теннисона пока не было. Жалобы поступали самые обычные: зубная боль, простуда, боли в пояснице, расстройство желудка, растяжение лодыжки — вот, собственно, и все.

А Мэри опять отправилась в рай. Теннисон, борясь с утренней дремотой, лениво размышлял о том, что ее заставило принять такое решение, ведь до последнего момента она упорно отказывалась. Почему она решилась? Может быть, думала, что на этот раз обнаружит какие-то доказательства, способные убедить всех, что она действительно нашла рай? Или сама вернется в сомнении? «Это не рай, не может быть, чтобы это был рай», — убеждал он себя. Сама идея казалась ему донельзя нелепой, что-то было в этом из области вызванных фанатизмом видений и откровений, которыми изобиловала средневековая история Земли.

Не отрывая взгляда от огня, Теннисон вытянулся в кресле.

«Еще чуть-чуть посижу, — уговаривал он себя, — и на работу. Может, меня люди ждут».

Подумав об этом, он ощутил что-то вроде легкого недовольства и тут же выругал себя — с чего бы это? Как это его, врача, может расстраивать, что его ждут больные? Он заставил себя выпрямиться, повертел головой, оглядывая комнату. В комнате, кроме него, никого не было, и в этом не было ничего странного — он прекрасно знал, что, кроме него, здесь никого нет и быть не может. Да, он был один, но вдруг он понял, что тут есть кто-то еще.

Он встал, прошелся по комнате, повернулся спиной к камину, чтобы осмотреть вторую ее половину, пытаясь обнаружить, кто же здесь прячется. Никого. Ничего. Никто нигде не прятался. Он был в этом уверен. Но волнение не проходило. Уверенности, что в комнате никого, кроме него, нет, не возникало. Наоборот, он все более и более убеждался, что кто— то есть.

Теннисон заставил себя заговорить — ему было легче убить кого-нибудь, чем что-то сказать.

— Кто здесь?

Словно в ответ он увидел в углу, над спинкой кресла— качалки, стоявшего около стола с мраморной крышкой, мягкое сияние колеблющегося облачка алмазной пыли.

— А, это ты, — успел выговорить Теннисон, как облачко тут же исчезло. Над спинкой кресла ничего не было. Да, но тот, кто перестал быть виден, не исчез.

Теннисона обуревали вопросы. «Кто ты? Что ты? Почему ты здесь?» Но он молчал. Он стоял окаменев, не двигаясь, и не отрываясь смотрел в угол, где только что видел облачко пыли.

Кто-то заговорил с ним внутри его сознания:

— Я здесь. Здесь, внутри твоего сознания. Хочешь, чтобы я ушел?

Теннисон уловил и понял сказанное.

— Нет, — мысленно ответил он. — Нет, не уходи. Но будь добр, объясни, что происходит? Ты принадлежишь Декеру? Ты принес мне весточку от Декера?

— Я не принадлежу Декеру. Я никому не принадлежу. Я — свободное существо и друг Декера. Вот и все. Я могу говорить с ним, но не могу быть частью его.

— А частью меня — можешь? Почему ты можешь быть частью меня, а частью Декера — нет?

— Я — Шептун. Так меня зовет Декер. Можешь считать это моим именем.

— Ты не ответил на мой вопрос, Шептун. Почему частью меня ты можешь быть, а частью Декера — нет?

— Я — друг Декера. Он — мой единственный друг. Я пытался подружиться со многими, и они тоже могли бы стать мне друзьями, но они не слышали меня, не узнавали. Не чувствовали, что я рядом.

— Ну и что? А я при чем?

— Я пытался проникнуть в Декера, но это оказалось невозможно. Разговариваю с ним, да, но не проникая в сознание. А ты мне подходишь. Я понял это сразу, как только увидел тебя.

— И теперь ты готов покинуть Декера? Нет, Шептун, ты не можешь так поступить с ним. И я не могу с ним так поступить. Я не имею права отнять у него друга.

— Я его не покину. Но позволь мне быть с тобой.

— Хочешь сказать, что не настаиваешь?

— Нет, не настаиваю. Скажешь «уйди», и я уйду. Скажешь «войди», и я войду. Но… прошу тебя, пожалуйста!

«Безумие! — подумал Теннисон. — Это настоящее безумие! Галлюцинация. Ничего нет. Мне все это просто кажется».

Дверь резко распахнулась. На пороге стоял Экайер.

— Джейсон, скорее! — выкрикнул он, не входя, — Пойдем со мной! Ты должен пойти со мной немедленно.

— Конечно, — кивнул Теннисон, — А что случилось?

— Мэри вернулась из рая! — ответил Экайер, — И она очень в плохом состоянии.

Глава 26

Декер вновь пережил те страшные минуты. Годами он не вспоминал об этом, не думал, но вот сходил к катеру — и ничего не мог поделать. Вновь разрезал ножницами финишную ленточку памяти, и старые, запыленные воспоминания ярко и отчетливо встали перед ним.

Он протянул руку и коснулся поверхности металлического ящичка, стоявшего на столе. Этот ящичек он принес с катера. «Там есть все, — думал он, — в этих записях, что сделаны на корабле». Но открыть ящичек и просмотреть записи он не решался.

«Наверное, — думал он, — не стоило искушать себя и забирать черный ящик с катера. Пусть бы лежал там, такой же забытый и заброшенный, как катер.

Почему же я так боюсь, — спрашивал он себя, — просмотреть записи? Может быть, я боюсь того ужаса, кошмара, который там записан? Мог ли там быть страх? Можно ли его было записать? Мог ли он сохраниться там, такой же дикий и ясный, как в тот день, много лет назад?»

Он зажмурился, спрятал лицо в ладонях, попытался вспомнить…

Он знал корабль как свои пять пальцев, водил его долгие годы, помнил его весь, до последнего винтика, любил его, гордился им, разговаривал с ним в часы одиночества в черных безднах пространства. Порой ему казалось, что корабль отвечал ему…