Грот танцующих оленей (журнальные иллюстрации) - Клиффорд Саймак
Слева, чуть поодаль, выросла тень Чикаго. В башнях, громоздящихся вдоль озерного берега, сверкали ночные огни — но машина объехала город по длинной широкой дуге. И как только обогнула Чикаго и нижнюю часть озера, как только одолела затяжной поворот, похожий на рыболовный крючок, перед пассажирами открылся Нью-Йорк.
— Я не бывал в Нью-Йорке, — заявил Вердж, — но видел картинки Манхэттена, и чтоб мне провалиться, это Манхэттен. Только я не догадывался. Хэнк, что Чикаго и Манхэттен так близко друг от друга.
— Я тоже не догадывался, — ответил Хэнк, прерывая игру на саксе. — География, конечно, вверх тормашками, но какое нам к черту дело до географии? Пусть эта развалина шляется где угодно, весь мир теперь принадлежит нам…
Он вернулся к саксофону, а модель «Т» продолжала свою прогулку. Прогрохотала каньонами Манхэттена, объехала вокруг Бостона и спустилась назад к Вашингтону, к высокой игле одноименного монумента, и старику Эйбу Линкольну, сидящему в вечном раздумье на берегу Потомака.
Потом они спустились еще дальше к Ричмонду, проскочили мимо Атланты и долго скользили вдоль залитых лунным светом песков Флориды. Проехали по старинным дорогам под деревьями, обросшими бородатым мхом, и заметили вдали слева огни дряхлеющих кварталов Нью-Орлеана. А затем вновь направились на север, и машина вновь резвилась на гребне, а внизу опять расстилались чистенькие угодья и фермы. Луна висела там же, где и раньше, не двигаясь с места. Они путешествовали по миру, где раз и навсегда было три часа ночи.
— Знаешь, — произнес Вердж, — я бы не возражал, если б это длилось без конца. Не возражал бы, если б мы никогда не приехали туда, куда едем. Это так здорово — ехать и ехать, что не хочется узнавать, где конечная остановка. Почему бы тебе не отложить свою дудку и не хлебнуть еще чуток? У тебя же, наверное, во рту пересохло…
Хэнк отложил саксофон и потянулся за бутылкой.
— Знаешь, Вердж, у меня точно такое же чувство. Вроде бы нет никакого смысла беспокоиться о том, куда мы едем и что случится. Все равно нет и не может быть ничего лучшего, чем сейчас…
Там у темного павильона ему чуть не припомнился какой-то слух про старину Верджа, и он хотел даже упомянуть об этом, но хоть режь, не мог сообразить, какой такой слух. Теперь сообразил — но это оказалась такая мелочь, что вряд ли заслуживала упоминания. Ему рассказывали, что милый старина Вердж умер.
Он поднес бутылку к губам и приложился от души, и, ей-же-ей, в жизни не доводилось пробовать спиртного и вполовину столь же приятного на вкус. Он передал бутылку другу, снова взялся за саксофон и стал наигрывать, ощущая пьянящий восторг, — а призрак модели «Т» катил, погромыхивая, по залитой лунным светом дороге.
Пенсионер
Его разбудила музыка. Раздался мягкий, приятный женский голос:
— Доброе утро. Вы Энсон Ли и в настоящий момент находитесь на заслуженном отдыхе. Космическая станция к вашим услугам.
Он сел на краю кровати, покачал ногами над полом, потер глаза кулаками, пробежал пятерней по своим жидким волосам. Было бы совсем неплохо снова упасть на кровать и поспать еще часок.
— Нас ждет сегодня столько интересного, мистер Ли. — Голос по-прежнему был ласковым, но ему показалось, что в нем мелькнула сталь. Женщина, судя по всему, была сучкой, как, впрочем, и все прочие особи женского пола. — Сейчас мы подберем для вас подходящий костюм, — журчал голос. — Вставайте и одевайтесь. Затем мы позавтракаем.
Я позавтракаю, подумал он. Не мы. Я. Черт возьми, тебе не нужен завтрак. Тебя здесь вообще нет.
Он потянулся за рубашкой.
— Мне не по вкусу новая одежда, — пожаловался он. — Я предпочитаю старую. Мне нравится, когда она обтирается на мне, пока я ее таскаю, и от этого становится удобнее. Почему я должен менять одежду каждый день? Я знаю, что вы делаете со старой. Каждую ночь вы бросаете ее в конвертер, после того как я раздеваюсь, чтобы лечь в кровать.
— Но это же замечательно, — возразил голос. — Каждое утро вы получаете новую и чистую одежду. Посмотрите, голубые брюки и зеленая рубашка. Вы любите голубой и зеленый цвета.
— Я люблю старую одежду, — заявил он.
— Новая гораздо гигиеничнее, — произнесла невидимая женщина. — И она вам очень идет. Она всегда хорошо сидит. У нас есть все ваши мерки.
Он надел рубашку. Затем встал и натянул брюки. Он знал, что смысла спорить нет: он никогда не добивался своего. Но раньше он очень любил носить старую одежду. Она была удобной и мягкой, и он таскал ее, пока совсем не снашивал. Он помнил свою старую одежду, которую надевал на рыбалку. Мерки снимали именно с нее. Но теперь у него не было одежды для рыбалки. Здесь негде ловить рыбу.
— Теперь, — мягко зазвенел голос, — мы позавтракаем. Омлет и тосты. Вы ведь любите омлет.
— Я не собираюсь завтракать, — сказал он. — Не нужен мне никакой омлет. Я могу ненароком съесть Нэнси.
— Что за глупости? — Голос больше не был таким милым, как раньше: теперь он звучал немного тверже. — Нэнси покинула нас, вы же помните…
— Говорите как есть: Нэнси умерла, — сказал он. — А ее тело вы бросили в конвертер. Вы все бросаете в конвертер. Вам нужно очень много энергии, чтобы поддерживать жизнедеятельность станции, поэтому всякий лишний предмет вы бросаете в конвертер для переработки в энергию. Я знаком с теорией, когда-то я был химиком. И знаю, как это работает. Материя превращается в энергию, энергия в материю. Замкнутый цикл, безотходная технология…
— Но Нэнси — это было так давно… Я думаю, нам лучше поесть. — Голос определенно больше не был ни милым, ни ласковым.
— Не важно, как давно это было. Нэнси в воздухе, которым я дышу. Нэнси в моей одежде. Нэнси может быть в этом омлете.
Из-за его спины вдруг прозмеилось и сжалось вокруг талии механическое щупальце.
— Давайте-ка поглядим, что с вами, старина. — На этот раз голос был властный, строгий.
Щупальце довольно бесцеремонно увлекло его в диагностическую камеру. Гибкие металлические шланги заскользили под одеждой, бережно, но крепко перетягивая тело. Вскоре он был надежно обездвижен. Холодная жидкость под давлением брызнула в вену. Окружающее расплылось в его глазах.
— С вами все в порядке, — раздался твердый, жесткий голос. — Вы в гораздо лучшей форме, чем вчера.
Да уж, сказал он себе. Все в порядке. Настолько в порядке, что, когда он проснулся, ему сочли необходимым напомнить, кто он такой. Настолько в порядке, что ему вкатили наркотик, лишь бы
