Аркадий Львов - Две смерти Чезаре Россолимо

Уважаемые телезрители, станция "Санта Фе де Богота" продолжает свою круглосуточную программу. В четыре часа пятьдесят минут смотрите...

Умберто протянул руку к дистанционному пульту, нажал клавишу "сеть" и долго не снимал пальца, хотя экран уже погас. Потом он забросил обе ноги на подоконник, провел ладонями по щекам и запрокинул голову, подперев челюсть кончиками вытянутых пальцев.

Мне казалось, самое лучшее для него сейчас - заснуть. А утром, когда взойдет солнце, - мы с ним опять будем одно. Спустя минуту он в самом деле заснул, но перед этим у него мелькнула еще мысль о Джорджтауне, куда вылетел Джулиано Россо в день его приезда, о синьорине Хааг, о...

Больше я ничего не успел заметить: мы заснули. Оба.

VI

Я проснулся в десять часов. Точнее, меня разбудили в десять - у кресла стоял улыбающийся Джулиано, который слегка похлопывал меня по плечу и терпеливо дожидался моего полного пробуждения. Убедившись, что я вполне уже пришел в себя, он извинился за вторжение и объяснил, что очень обеспокоился моим отсутствием. Но теперь все в порядке и, если я предпочту продолжить свой сон, он готов немедленно удалиться.

Настал мой черед извиняться, однако он решительно заявил, что нормами здешней лаборатории предусмотрено право каждого сотрудника распоряжаться любым часом суток по своему усмотрению, и потому никакого отчета и никаких объяснений не требуется.

Об этих правилах Джулиано говорил с гордостью, и всякие подозрения насчет того, что он просто великодушничает, желая избавить меня от чувства неловкости, прошли целиком. Я просил его присесть, потому что...

- Пожалуйста, - прервал он меня, - пожалуйста, Умберто, приступайте к делу без церемониальных па.

- Джулиано, - сказал я, - у меня была странная ночь. Чудовищная ночь.

Россо улыбнулся. Пожалуй, он прав: чересчур много эпитетов, чересчур большая взлетная площадка, а для него - это попусту истраченное время. Надо взять себя в руки и говорить по существу, только по существу. Хотя, если быть откровенным, все эти слова - странная, чудовищная, фантастическая для меня так же конкретны и содержательны, как фонтан, цереус, Альмаден.

Он слушал меня внимательно, с той предельной сосредоточенностью, которая подчиняет себе и рассказчика. Под конец у меня даже возникло нелепое ощущение, будто я вижу, как пробегает у него по дендритам крошечными светящимися шариками информация, как трансформируется она в синапсах и мозговых нейронах.

Я закончил, а он смотрел на меня все так же, в упор, сосредоточенно, но теперь я уже не видел потоков информации, пробегающих у него по дендритам, - теперь я видел только озабоченного человека, который должен немедленно принять решение.

И вдруг он рассмеялся! Чтобы понять это, надо было видеть его в ту минуту и слышать его смех. Честное слово, это был дурацкий смех, достойный опереточного простофили.

Отхохотавшись, он отер костяшками больших пальцев слезы и сказал, что я не должен злиться, поскольку между первым эрудитом и последним дураком нет никакой разницы, когда ими завладевает такая эмоция, как утробный смех.

- В общем, - закончил он серьезно, - я все-таки завидую вам - провести такую ночь, не покидая кресла!

Вот как: он хочет уверить меня, что я всего лишь - жертва собственного сновидения!

- Послушайте, Джулиано, - я говорил спокойно, чересчур даже спокойно, - мне кажется, не мешало бы, до окончательных выводов, поговорить хотя бы с самим Альмаденом.

- Разумеется, не мешало бы, - произнес он задумчиво, - но дело в том, что вчера в двадцать три сорок Альмаден вылетел из Пуэрто-Карреньо и в ноль пятьдесят прибыл в Боготу. Час назад, кстати, мы разговаривали по телефону. В двенадцать он опять будет звонить. Милости прошу, подключиться к разговору.

- Мы расстались с Альмаденом вечером, в половине одиннадцатого, - он ничего не говорил мне о поездке.

Джулиано пожал плечами. "В конце концов, - говорили его плечи, - непредвиденное есть непредвиденное, а, кроме того, служебные поездки сотрудников лаборатории санкционирую я, шеф лаборатории, и только я".

Да, хотелось мне возразить, все это верно, но существуют еще неписанные житейские правила и, когда люди поступают вопреки этим правилам, трудно не удивляться. Но ничего этого я не успел сказать - он неожиданно поднялся и, поспешно откланявшись, быстро пошел к двери, а у дверей вдруг остановился, хлопнул себя по лбу и скороговоркой произнес:

- Совсем позабыл, Умберто: Альмаден говорил мне о вашей идее насчет энергетический функции адениновой головы АДФ. Если я правильно понял, вы полагаете, что адениновая голова молекулы является трансформатором энергии, преобразующим энергию переноса электрона в энергию химической связи АТФ. Допустим, это на самом деле так. Что же могло бы следовать отсюда практически?

Есть вещи, о которых нельзя говорить спокойно, а если о них все же говорят спокойно, то потому лишь, что опасаются неумеренной аффектацией причинить ущерб деловому обсуждению. Я думаю, только этим можно было объяснить нарочито будничный тон Джулиано - даже о грозе в Патагонии или урожае кокосов на Мадагаскаре он спросил бы, наверняка, с большим энтузиазмом.

Но я, увы, никогда не мог похвастать выдержкой и самообладанием Чезаре... виноват, Джулиано, Джулиано Россо.

- О, синьор Россо, - воскликнул я, - регулируя деятельность адениновой головы молекулы АДФ, мы сделали бы даже эльфов геркулесами, а человека...

Я не нашел подходящего объекта для сравнения, но синьор Джулиано мог выбрать по своему усмотрению кого угодно - быка, слона, мастодонта: преувеличение здесь не могло быть чрезмерным.

- Да, - рассмеялся синьор Джулиано, - я еще раз убедился: наша прекрасная Италия по-прежнему дарит миру блестящие сказки и блестящих сказочников.

Мне был неприятен этот его смех - так смеются только те, кто хочет своим смехом обесценить настоящую вещь, на которую сами-то они давно уже зарятся. И я сказал ему:

- Так-то так, Джулиано, но человечество чуть-чуть поумнело и научилось ценить сказки. И сказочников.

Он сощурил глаза, резко выбросил руку, но тут же перевел ее в плавное движение на себя - и я увидел Чезаре, белобрысого Чезаре, Чезаре-альбиноса, который так же мало походил на Россолимо, как человек в негативе на того же человела в позитиве.

- Умберто, - сказал он проникновенно, - я допустил бестактность. Это тем более досадно, что я тоже верю сказкам. И сказочникам. Вы - руководитель отдела биохимии, и я могу заверить вас, программа исследований, предложенная вами, будет обязательной для всего отдела.

Он протянул мне руку - это была хорошая, крепкая рука, чуть смуглая, с длинными сухими пальцами скрипача. Пальцы были чистые, без единого пятнышка, и казалось странным, что ежедневно по нескольку часов они держат в руках не смычок и скрипку, а пробирки с кислотами и щелочами.