Владимир Немцов - Последний полустанок

— А что такое? — оживился Медоваров.

Поярков передернул плечами и укоризненно взглянул на Бориса Захаровича.

— Ничего особенного. «Унион» летит несколько ниже заданной высоты.

— Оскандалимся мы с вами, Серафим Михайлович, — сочувственно заметил Медоваров. — Надо бы прислушаться к сигналам общественности. Вечно вы торопитесь и других подводите.

— Кого это других? — рассердился Поярков. — Вас, что ли?

— Да я не о себе, золотко. Человек я маленький, что прикажут, то и делаю. Вы бы о коллективе подумали. Люди работали на вас. Верили. Да взять бы того же Бориса Захаровича…

— Оставим, Анатолий Анатольевич, этот никчемный разговор, — вмешался Дерябин. — У меня свои претензии к Серафиму Михайловичу. Как-нибудь разберемся без адвокатов. А сейчас и без того тяжко.

— Но ведь мне будут звонить, узнавать, — не сдавался Медоваров. — И не только из главка и министерства, а и другие товарищи, ваши коллеги. Они ведь тоже вкладывали свой труд…

Поярков зло усмехнулся:

— Будут узнавать насчет «космической брони»?

Играя концом пояска, Толь Толич проговорил назидательно:

— Вам, как ведущему конструктору, не очень-то удобно так пренебрежительно относиться к работам своих коллег. Этого у нас, золотко, не любят. Тем более что речь идет о новых синтетических материалах.

— Каких там новых! — рассердился Поярков. — Ваша «космическая броня» нашими дедами из творога делалась. А сейчас ее вытащили на свет божий, чтобы моментом воспользоваться. Век пластмасс! Век полимеров!

— Простите, золотко, но вы не очень осведомлены… Из творога делается галалит. А здесь методом полимеризации…

Дерябин примирительно заметил:

— Дорогой Анатолий Анатольевич. Разговор идет о полете, который вы сами разрешили.

Несколько озадаченный Медоваров тут же возразил:

— Но я докладывал обстановку, сигнализировал в Москву. Потом, что я мог сделать, когда вы вдвоем взяли меня за горло.

— А таинственный звонок из Москвы?

— Какой звонок? — удивился Медоваров. — Ах, тот!.. Ну да, это было согласовано кое с кем. — И, многозначительно помолчав, он вышел.

Поярков отвел Бориса Захаровича в самый дальний угол зала и устало присел на подоконник.

— Последний полустанок. Вокруг него еще бегают какие-то мешочники, спекулянты, жалкие обыватели. Так и здесь, в институте. Его слишком долго собираются реорганизовывать, а пока он — захудалый полустанок, оставшийся от прошлого. Говорят, что еще в четырнадцатом году здесь была воздухоплавательная школа. И, несмотря на новое здание и современную технику, здесь мало что изменилось. Проходной двор, где задерживаются только Медоваровы.

— Оценка весьма субъективная. Я спрашивал в главке, какого они мнения о работе института.

— И что же?

— К ученым у нас очень гуманное отношение, и этим многие пользуются. Разогнать НИИАП нельзя. План у них выполняется, испытания ведутся добросовестно. Квалификация сотрудников растет. Видал диаграммку? Отчетность идеальная и своевременная. Финансовая дисциплина безукоризненная. И к тому же два-три человека дают интересные работы. В министерстве надеются на лучшее и терпеливо ждут. А мы на этом полустанке чувствуем себя несколько задержавшимися пассажирами. Ругаем начальника за плохое расписание, за опоздание поездов. А ведь здешнее расписание не для нас составлено, и минутное опоздание тут не играет роли.

— Черт возьми, но неужели на дорогах к звездам нельзя миновать подобные полустанки?

— А кто виноват? — с явной укоризной спросил Борис Захарович. — Ты не возражал, чтобы приборы устанавливались на здешнем аэродроме.

— Согласен. Но при чем тут Медоваров? Зачем он вмешивается в наши дела?

— Как временный начальник полустанка. Обязан по должности.

На щите снова вспыхнули сигнальные лампочки. Начиналась очередная контрольная передача. Поярков побежал к пульту. Дерябин неторопливо пошел вслед.

— Все то же, — вздохнул Поярков, глядя на спокойное перо. — Объем диска остается неизменным. Высота семьсот. Борис Захарович, дорогой, не мучайте меня, скажите откровенно, не поставили вы там какой-нибудь запасной аккумуляторной батареи? Помните, еще при первой конструкции ваш Бабкин хотел запрятать в кабине лишние пятьдесят килограммов. А сейчас такое впечатление, что груза еще больше. Кто здесь виноват?

— Подождем искать виновного, Серафим Михайлович.

Нюра сидела рядом, помогая лаборанту записывать уже расшифрованные показатели направления ветра, солнечной радиации… При последних словах Дерябина карандаш выпал у нее из рук.

Лаборант посмотрел на ее сразу побледневшее лицо.

— Вам нехорошо, Анна Васильевна? Идите на воздух. Я один справлюсь.

На ступеньках главного входа Нюру встретил Аскольдик. Он уже собирался домой и успел переодеться в короткие замшевые штаны шоколадного цвета и кожаную курточку с многочисленными «молниями». Огромные ботинки на толстом белом каучуке, пестрые гетры, обтягивающие худые икры, острые коленки и тонкая мальчишеская шея, перетянутая узеньким галстучком, — все это производило комичное и в то же время жалкое впечатление.

— Приветствую категорически! — сказал он, сгибаясь в поклоне и снимая воображаемую шляпу. — Как, девочка, жизнь молодая?

— Оставьте меня, Аскольдик. — Нюра хотела было пройти мимо, но тот заступил ей дорогу.

— Мы, кажется, сегодня не в духе? Мы, кажется, всех презираем?

Древнее мужественное имя Аскольд, по обычаю всех мам, превратилось в уменьшительное. Родители искали красивое имя, хотели назвать Арнольдом, Альфредом или Эдуардом, но, видимо вспомнив про Аскольдову могилу над Днепром, где молодые супруги часто гуляли, решили так и назвать своего первенца.

Было бы чересчур банальным рассказывать о том, как растили своего единственного отпрыска обезумевшие от счастья родители. Но вот он стал взрослым, кое-как получил аттестат зрелости, потом не без помощи папиных друзей устроился в институт. Это событие было ознаменовано достойнейшим образом. Папа Аскольдика — директор производственного комбината, выпускающего то ли ковры, то ли набивные ткани, — вознаградил утомленного мальчика за самоотверженный труд, купив ему новенький «Москвич». В течение первых семестров «Москвич» постарел на двадцать тысяч километров, что не могло не отразиться на студенческой судьбе Аскольдика. Когда же ему было заниматься? Ведь столько хорошеньких девушек жаждали прокатиться в его машине! «Москвич» был сдан в ремонт, что дало возможность его владельцу, исключенному из института за неуспеваемость, подумать о своем дальнейшем образовании. Он решил перейти на заочное отделение. Но для этого нужна справка с места работы. А где ее взять?