Федор Кабарин - Сияние базальтовых гор (Художник Б. Бобров)

К даче подкатила ещё одна машина. В гостиную лёгкой походкой вошёл румяный, гладко выбритый брюнет с чёрными весёлыми глазами. Оправив китель, он быстрым взглядом окинул собравшихся и произнёс, отчётливо выделяя каждое слово:

— Прошу простить опоздание!

— Знакомьтесь, — громко сказал Ефим Алексеевич, указывая взглядом, — профессор Кремлёв — с начальником ЦАВИ вы уже знакомы.

Протянув руку профессору, брюнет сказал приветливо:

— Галаджи, начальник управления КГБ.

ГЛАВА XVI

ИЗБУШКА НА КУРЬИХ НОЖКАХ

В выходной день, утром, как было условлено, Прозоров и Кремлёв вместе с секретарём горкома поехали осматривать окрестности Самгуни. День выдался ясный и тёплый. С Базальтовых гор дул лёгкий ветерок. Проезжая высоким правым берегом реки Самгунь, Кремлёв поминутно восторгался то пейзажа ми, то многообразием растительности, то крутыми поворотами русла Самгуни, пробившей себе дорогу среди гранитных скал. Около одной из таких каменных петель Пётр Кузьмич не удержался:

— Вот бы где плотину соорудить — запереть этот могучий поток! Можно осветить всю долину.

— Скоро увидите и плотину, профессор. Причём не одну, а три — целый каскад…

Шофёр резко затормозил. Поперёк дороги лежало большое дерево, с корнем вывернутое непогодой.

— Ну, вот и приехали, — с досадой сказал профессор, поднимаясь с сидения.

Шофёр достал из багажника моток провода и какой-то инструмент, похожий на ручную дрель. Поднял капот, присоединил один конец провода к аккумулятору и пошёл, на ходу разматывая моток. Вставив штепсель провода в розетку своего инструмента, он присел на корточки около валёжины. Зажужжала дисковая пила, полетели струёй мягкие опилки, и через минуту-две вершина валёжины отделилась, подняв жёлтый обрез торца. Дерево повернули, путь был открыт. Пётр Кузьмич заинтересовался новым шофёрским инструментом.

— Сами выдумали? — спросил он шофёра, осматривая неуклюжий на вид механизм.

— Просидишь ночь под дождём за завалом один на один с волками, ещё не то выдумаешь, — пошутил тот.

— Уж не машину для стрижки овец скопировали?

— Вроде того… — улыбнулся шофёр.

— Нужную штуку выдумали. Правда, грубовата на вид, но зато умна… Очень хорошо для начала. — А про себя подумал: «Вот так иногда и бывает: думающий человек в самоучках ходит, а в науку пустоцветы лезут…» — Профессор молча подошёл к Ефиму Алексеевичу, осматривавшему заречные пейзажи, и тронул за руку.

— Что это за избушка на курьих ножках? Вон, на холме, среди леса.

— Бывший монастырь. Почти развалился от времени. Общество охотников возвело на его развалинах, по существу, новое здание.

Здесь ведь прекрасное место для охоты. Осенью — на тетеревов и рябчиков, зимой — на зайцев, косачей, куропаток. А летом озеро рядом — полным-полно кряковых на перелётах.

— Далеко до города?

— Нет, километров 20. Из города по мосту через реку, а там от шоссе километров десять.

— Прекрасно! Очень удобно. Надо непременно посмотреть, и сегодня же…

Прозоров улыбнулся, угадав намерения профессора. Прочитал его мысли и секретарь горкома. Он переглянулся с Прозоровым, утвердительно кивнул головой и предложил:

— Ну что ж, Пётр Кузьмич. Поедем, посмотрите? Может, и понравится. Препятствий особых не предвидится. Лёня! Разворачивайся, — крикнул он шофёру.

Когда все заняли места, шофёр спросил, не оборачиваясь:

— Куда, Ефим Алексеевич?

Профессор, сидевший рядом с ним, указал рукой:

— Вон к той избушке на курьих ножках. Знаете дорогу?

— В «Моссельпром»?..

— Почему «Моссельпром?» — удивился профессор.

— Наверху охотники устроили балкон под стеклянным куполом. За это и прозвали охотничий дом «Моссельпромом».

Занятый своими мыслями профессор сидел молча, думая о сыне — инженере Владимире Петровиче Кремлёве, от которого утром получил лаконичную телеграмму: «Завтра вместе со Споряну вылетаем Самгунь новому месту работы».

СОЛНЕЧНАЯ БУРЯ

ГЛАВА I

РАДОСТНАЯ ВСТРЕЧА

Лукерья Ивановна мыла после завтрака посуду, радостно улыбалась, поминутно повторяя про себя:

— Милый мой мальчик, нашёлся… Жив моим благословением…

Покончив с посудой, она вышла в столовую, достала с верхней полки буфета телеграмму, прочитала её, может, в десятый раз и бережно прижала к своей груди, шепча:

— Сегодня увижу моего сыночка.

Её дочери и внучка по случаю выходного дня были дома. Сейчас они сидели в беседке, наблюдая за неутомимой работой пчёл, которые сновали между ульями и клумбой с распустившими свои бутоны олеандрами, душистой вербеной, вьюнами, плотно окутавшими беседку.

Лукерья Ивановна не знала, кому обязана их семья вниманием, оказанным им в Самгуни. Лишь старшая дочь Елена Савельевна догадывалась, что переезд всей семьи в Самгунь продиктован не её переводом, а какими-то другими соображениями.

На эту мысль её наводили многие факты: перевод института, в котором учился её брат Антон и где он должен был работать; переезд лаборатории профессора Кремлёва, работы которой были тесно связаны с деятельностью спецкафедры, на которую был зачислен Антон, и многое другое.

Перебирая мысленно эти связанные между собой события, она вспомнила, как её вызвали в Министерст во здравоохранения СССР и сказали просто и кратко: «В Самгуни нужен опытный хирург. Готовьтесь к переезду. О матери не беспокойтесь — уже дано указание.

Квартира для семьи готова…» Приехав в Самгунь и в тот же день получив просторную квартиру, она убедилась, что этот перевод — не просто перемещение по службе. Вскоре приехала в Самгунь и её мать. «Пришли и сказали, — объяснила она Елене Савельевне:- Вот вам, мамаша, билет на поезд. Собирайтесь — завтра придёт машина и отвезёт вас на вокзал.

Поедете к дочери в Самгунь. — Я и приехала».

И вот теперь Лукерья Ивановна была исполнена редчайшего душевного покоя. Да и как ей было не радоваться, когда почти вся семья в сборе. Горделиво улыбаясь, она прислушивалась к голосам дочерей. И её гордость была оправдана: старшая дочь Елена — кандидат медицинских наук, главный хирург центральной больницы. Младшая Ира — дипломант-отличница медицинского института. Любимый сын Антон и зять Юрий Капустин — на пути к родному дому. И сейчас мать больше думала о том, как им всем разместиться в одной квартире.

Размышляя об устройстве ставшей вдруг снова большой семьи, Лукерья Ивановна прикидывала в уме разные проекты расселения. И, наконец, решила, что она с Ирой и внучкой поместится в одной комнате, а Антон — в гостиной. Погружённая в свои мысли, она вдруг насторожилась и, прислушавшись, сказала вслух: