Александр Казанцев - Ураганный туман (Пылающий остров - 3)

Кадасиму встретила, касаясь лбом циновки, еще не старая японка. Что-то процедив сквозь выкрашенные черные зубы, она протянула ему письмо.

Генерал, неся в одной руке ботинки, другой взял письмо и, не взглянув на преклоненную женщину, вошел в дом.

Робкий почерк, которым был написан адрес на конверте, заставил сердце его радостно сжаться. Забылись обиды этого дня. Не стесняясь присутствия женщины, Кадасима снял с себя мундир и брюки и с удовольствием облачился в поданный ему киримон. Сев на корточки, старик дрожащими пальцами стал разрывать конверт.

Письмо было от его воспитанницы, маленькой девочки, находившейся сейчас в Париже, где Кадасима хотел дать ей образование.

Как хорошо помнил Кадасима смешную детскую песенку, которую она когда-то распевала:

Моси, моси, каме йо,

Каме сан йо!2

Кадасима взглянул на длинную бумажную полосу, где им было написано для воспитанницы стихотворение старинного поэта:

Два часа...

Когда на небе месяц золотой,

Нет даже тени от высокого бамбука.

Старик вскрыл конверт и вынул письмо.

"Отец, сердце холодеет у меня от мысли, что я сейчас вдали от тебя! Я получила твои деньги и письмо, где ты приказал продать все драгоценности и приобрести акцию спасения. У меня нет сил передать тебе весь ужас положения. В Париже все сошли с ума. Мне не понять, что происходит. В ресторанах с названием "Аренида" творятся страшные вещи. Те, кто имеет деньги, ведут себя так, словно переживают последние дни Содома. Они стараются дожить свои дни. Они неистовствуют в своем предсмертном безумии..."

Кадасима опустил письмо и остановившимся взглядом посмотрел на надувшуюся, готовую лопнуть бумагу наружной стены. Слышался истерический вой ветра.

- Воздух мчится в Тихий океан, чтобы превратиться на острове Аренида в серую пыль, как в колбе мистера Вельта, - произнес Кадасима.

- Что изволили вы сказать? - переспросила японка.

- Ничего, - ответил старик и снова принялся за письмо.

"...Они беснуются, сорят деньгами, но они не хотят давать деньги даже за лучшие мои драгоценности. Отец, проходит один день за другим. Стоимость акции спасения растет с каждым днем. И я начинаю думать, что мне никогда не купить ее. А когда я прихожу к этой мысли, мне начинает грезиться наш Ниппон, прозрачный розовый воздух и жизнь. Отец, мне начинает грезиться жизнь, как будто она может продолжаться! Тогда я падаю на пол и беззвучно рыдаю. Рыдаю, хотя, может быть, это и недостойно японки. Но это плачет не японка. Нет. Это просто девочка, которую ты так любил, которую покидает жизнь, не показав ей своего сияющего лица..."

Подписи не было. Вместо нее почему-то расплылись последние иероглифы письма.

Кадасима уронил руки и письмо на циновку. Потом он вскочил и, присев на корточки около телевизефона, судорожно стал набирать один номер за другим.

Бывший председатель найкаку - совета министров - генерал Кадасима звонил в банки. Старик Кадасима хотел достать денег, чтобы купить своей девочке акцию спасения.

Но в прекрасной стране Ниппон уже стало известно об отставке кратковременного председателя найкаку генерала Кадасимы. У банков не было денег для просто Кадасимы.

Больше двух часов набирал старик дрожащими руками номера. Но все было напрасно. Банки и друзья знали уже о провале проекта.

У старика Кадасимы на склоне лет не оказалось ни положения, ни друзей. У него не осталось даже надежды на спасение существа, которое он любил больше всего на свете.

Тогда старик, не снимая киримона, надел на ноги деревянные гэта и почти бегом выбежал на улицу.

Он бежал, задыхаясь, чувствуя на себе давление ветра, напоминавшего о неминуемой гибели.

Старик бежал и почему-то шептал свои давнишние стихи, написанные очень давно, еще до получения генеральского чина:

Звон и запах исчезают.

Постоянства в мире нет.

Кто же этого не знает,

Кто мне даст иной ответ?

Каждый день уходит в вечность,

Каждый день подобен сну;

Он уходит незаметно,

Нас коснувшись на лету...

Какой-то рикша перегнал старика, но Кадасима не остановил его, а вскочил в трамвай.

В трамвае старик горько усмехнулся. Он услышал, что новый, заменивший его, Кадасиму, премьер-министр объявил по радио о готовности Японии сотрудничать с Советской страной в деле борьбы с мировой катастрофой.

Через четверть часа Кадасима входил в великолепный подъезд банкирского дома Фурукава. Швейцары подобострастно открывали перед ним двери: они узнали его. Да, господин Фурукава здесь, в своем кабинете.

Фурукава в жилете сидел в вертящемся кресле. Босой ногой он уперся в выдвинутый ящик стола, правой рукой что-то поспешно писал, а левой обмахивался веером. Увидев Кадасиму, он отложил перо и переложил веер в правую руку.

Войдя в кабинет банкира, Кадасима преобразился. Он совсем забыл, что на нем не генеральский мундир, а домашний киримон и деревянные гэта. Гордо закинув голову, расправив плечи, он небрежно оперся о стол и сказал:

- Сын мой! Великая дружба связывала меня с твоим отцом. Великая дружба связывала и нас с тобой. Я всегда носил ее в сердце. И она, эта священная дружба, привела меня сейчас к тебе.

Банкир, искоса глядя на старика, энергичнее замахал веером.

- Из этого письма тебе станет понятна моя просьба. Я рассчитываю, что ты поступишь, как поступил бы твой отец.

Фурукава взял протянутое ему письмо и многозначительно сказал со сладкой улыбкой:

- Я рад слышать, что вы, высокочтимый мой генерал, нашли возможность освободить свою благородную старость от государственных забот. Я тоже спешу закончить свои дела.

Кадасима ничего не выразил на своем лице, но на сердце он почувствовал пустоту. Еще владея собой, он сказал:

- Сын мой Фурукава! Я рассчитываю, что ты вспомнишь о том чисто моральном, незримом влиянии, какое оказал я на твои последние банковские дела, будучи автором известного тебе проекта и председателем найкаку.

Фурукава читал письмо. Кадасима стоял перед ним, так и не приглашенный сесть.

Банкир положил письмо перед собой, откинулся в кресле и замахал веером:

- Вы говорите о том моральном, незримом влиянии, какое имели вы на мои дела в части посредничества по изготовлению кинжалов вакасатси? Вы требуете теперь расплаты?

- Да, Фурукава, я осмеливаюсь напомнить об этом, потому что... - Старик замолчал, стараясь сохранить спокойствие.

- Я позволю себе, генерал, рассказать вам одну старинную японскую историю... - Не дожидаясь ответа Кадасимы, банкир начал: - На улице Терамаки, в Киото, жили два соседа. Один из них славился необыкновенным искусством жарить рыбу. Другой же был если не скряга, то расчетливый человек. Он стал приходить к своему соседу, когда тот жарил рыбу, и, вдыхая ее умопомрачительный аромат, ел свой рис. Так, насыщаясь простым рисом, он испытывал наслаждение, будто ел замечательную рыбу.