Михаил Савеличев - Меланхолия

- У-у-у! - ревет паршивец.

- А-а-а! - кряхтит старик.

- Мы больше не будем! Мы пожалуемся в окружной суд! Мы нарушили правила и во всем он сам виноват! - взывают уроды.

Горилла Гарри захлопывает морилку, неуклюже кланяется и подвергается обратному разбору - уплывает голова, отсоединяются руки и ноги, тело распадается на шерстяные детали, собирающиеся в кожаном жилете аккуратной горкой лунного конструктора, софиты тьмы гаснут. До свидания, коневоды!

Прелесть решения проблем на обратной стороне Луны заключается в том, что кроме жестоких чудес и радости холодной мести (солнце уже зашло и на поверхности царит Абсолютный Нуль, а мы его верные рабы), время никак не желает предоставить нам свои права на существование. Волшебство мысли, даже мысли сумасшедшей, не имеет протяженности, не имеет видимых последствий. Эстетика театра предполагает взаимную конвенциональность, но здесь и сейчас играют по другим правилам.

- Вы не задали мне одного вопроса, - замечает госпожа Р.

- Какого?

- "Можно ли взглянуть на ваше лицо?" Ведь не каждый день ваши клиенты его теряют?

- Это не обязательно, - быстро говорит Сандра. - Главный принцип в отношениях заказчика и подрядчика - полное доверие.

Ручка бессильно тыкается змеиным жалом в блокнот, оставляя растекающиеся безобразные точки. Без комментариев.

Жаль уродов, бурчит откуда-то Горилла Гарри, будет им вместо профилактики.

- Можно ли взглянуть на ваше лицо? - покорно соглашаюсь.

Возникает долгожданная пауза, так как в дверь врывается растрепанная секретарша, сверкая в полумраке белыми колготками, неся в охапке вместилища документов, исходящих жаждущими языками распечаток, факсов, желтыми скромными язычками счетов, красными жалами квитанций за неправильную парковку (кажется). Все это выгружается на стол под непрерывные и неразборчивые комментарии, пододвигается под вялую бледную руку, сжимающую могучую чернильную ручку белого золота, вырывается из-под пера, разбрызгивая неподсохшие подписи, вдвигается нечто новое, рвется и склеивается скотчем, сопровождается звонками по сотовому, вновь рвется и алые клочки плоскими каплями крови усеивают недоеденные бутерброды.

- Еще кофе? - склоняется к уху Сандра. - Не обращайте внимания, сейчас у нее по расписанию совершение подвига.

Но я заворожено гляжу на госпожу Р. и не чувствую привычного запустения вокруг, меланхоличной потери любви-ненависти, которое наступает, когда мустангеры куда-нибудь пропадают. Словно призрак сошел на выжженную космосом поверхность, нелепый в своей гордости и отстраненности, посланник божества не доброго и не злого, а иного, равнодушного, таинственная ксипехуза сумеречной страны. Я хотел быть умнее всех? Занять господствующую высоту над полем битвы в предательском одиночестве изголодавшейся совести? Тут водились и другие существа в облике человека. Умные подделки под манерность и вычурность, под городское сумасшествие, которое иногда накатывает на обычных людей, выгоняя их из тесного мирка привычного имени и репутации в бескрайность отягчающего замыкания на существования, прямого попадания в рельеф бытия.

Время замедлялось, высвечивая поддельность натянутых масок. Изящная рука выводила загадочные письмена на подручных бумагах, но та отказывалась впитывать мудрость вечности и замысловатые росчерки бледнели, проступали на обратной стороне и сцеживались на пластик стола - идеальный изолятор скуки жизни. Как будто в рассеянности, а может быть действительно так, белый атлас пальцев прикасается к очкам и с заметным усилием отсоединяет их от занавеси волос и кажется, что эти локоны лишь жадные щупальца бесцветного эпителия, не желающие отпускать сладкую добычу. Они извиваются и тянутся за черным перевертышем, который изнутри оказывается вовсе не черным, а чем-то дымчато-неразборчивым, текучим, неловким и неуместным, словно открылась форточка в мир грозовых облаков, дождя и молний, крошечное отверстие в незнакомое пространство свежести, откуда доносится порыв пряного ветра, осеннего умирания и инея. Окровавленные кончики пальцев складывают дужки и возвращаются к волнующемуся эпителию, теперь уж точно похожего на разбухающие хвосты потревоженных змей-альбиносов. Острые пластинки ногтей нащупывают тайный замок и раздвигают шипящие портьеры а-ля Горгона, высвобождая неожиданную гладкость и матовость кожи из-под наплывов непослушных волос. Они склеены, они не желают выпускать добычу из объятий, из смущенной пелены вынужденной девственности в порочный простор безводушного и бездушного мира. Ладони схлопываются, выпуская захваты больших и указательных пальцев, раскрываются вовнутрь, расширяя подающийся клубок червей, прижимаются к лицу и резко разлетаются в стороны вялой замедленностью моей личной нереальности.

Что я ожидаю там увидеть? Что я готов там увидеть? Сифилитический провал гниющего порока? Струпья и язвы кислотной зависти к чужой красоте? Наросты генетической модифицированности, расплаты за обещанную вечную молодость? Менее всего - обыденность. Ту самую красивую обыденность чрезмерно правильных лиц, подправленных и подтянутых, отштукатуренных до расплывчатости и заурядности всеобщих стандартов красоты, вычурных лекал, по которым кроятся крючколовы женского пола - безжалостные паучихи высотных гнезд. Это была вопиющая сделанность, тот самый неумный новодел, кричащий сквозь ауру о потере, воровстве и личной трагедии. Только здесь, на обратной стороне Луны, в мрачном маскараде праздника жизни проступали сквозь кожу тяги и винты вымученной улыбки "нет проблем", выпирали сквозь чрезмерную гладкость адской механикой незримого плена.

Еще хуже - глаза. В пуговицах и акульих кругляшках больше жизни и интереса, чем в сиреневой радуге, лазурной змее, обнимающей пульсирующую тоску личной бездны. Только там, в невыразительной глубине и можно отыскать намек на утерянную надежду.

- Это теперь ни к чему, - говорит госпожа Р, забрасывая волосы назад и замыкая их там высокой крабьей застежкой волшебного талисмана, отчего те послушно ниспадают вниз на плечи и притворяются золотистой россыпью.

Губы двигаются правильным и вычисленным движением компьютерных мультиков, отчего естественная мимика не выходит дальше уголков печального рта, замороженной гримаски наведенной слабости врожденной блондинки.

- Это ужасно, - говорю честно. Клиент за то и платит, чтобы знать правду.

- Они обещали мне любое лицо, - признается госпожа Р. - Любое, кроме моего. А мне нужно только мое лицо.

Сандра и секретарша никак особенно не реагируют. Секретарша собирает бумаги, роняя листы на пол и ныряя за срез стола в погоне за ними. Сандра задумчиво разглядывает наконец-то протекшую ручку. Синий гель водянистыми хлопьями выдавливается на стол и застывает неопрятными комками.