Андрей Столяров - Сад и канал

Он цедил сквозь мышиные зубы:

— Не понимаю… Почему раньше срока? Это — боевики… Подготовка едва началась. Значит — дезинформация… — И вдруг колко, пронзительно, больно воткнул в меня иглы зрачков. — «Время икс»! На кого вы работаете, Николай Александрович?..

Жуть внезапной догадки, как молния, поразила меня:

— То есть, все-таки автомат на стройплощадке прослушивается?

— Ну а вы как хотели бы? — сказал генерал Сечко. Передернул затвор и ослабил натянутость галстука. — Ладно. К черту. Забудьте. Пустой разговор… Я вам верю. Вас просто используют втемную. — Он прильнул жестким ухом к облупленному косяку. — Но — везет! Взрыв слыхали? Это — у меня в кабинете… Задержись я еще хотя бы на пятнадцать минут… — Неожиданно он просиял страшноватой счастливой улыбкой. — Как ни странно, но очень хочется жить… — И внезапно рванул на себя ручку двери. — Выходим!..

В коридоре была оглушающая пустота. Окна, стены, линолеум, стекла табличек. Пахло дымом, и страхом, и, кажется, чем-то еще. И катился по лестницам — вверх или вниз — бурный топот.

А у входа в столовую комочком лежал человек. Я узнал его: Костя Плужников, из Третьего сектора. Он был бледен, как мел, и колени — подтянуты к животу, а сквозь скрюченность пальцев текла красноватая жидкость. И он тихо постанывал: Больно… Ребята… За что?..

Вдруг вокруг стало тесно от множества возбужденных военных. Все кричали, толкались — докладывая генералу Сечко. А один из майоров почему-то непрерывно сморкался. И какие-то парни в комбинезонах раскинулись на полу.

Как я понял, налет был отбит и — довольно успешно.

Я сказал:

— Костя, Костя, не надо, не умирай… Подожди, будет врач, сейчас тебя перевяжут… Я прошу тебя, Костя, немножечко потерпи…

Но зрачки у него медленно заворачивались под веки. И разглаживалось только что наморщиненное лицо.

Генерал-лейтенант помахал мне рукой:

— Николай Александрович!.. Где вы там, не задерживайтесь по пустякам… — И вдруг крикнул визгливым фальцетом. — Вы что — не слышите?!..

При налете погибли четверо террористов, и еще один, тяжело раненный, скончался по дороге в больницу. Также погибли двое работников горисполкома. Из военной охраны никто не пострадал. Было следствие. Кажется, кого-то арестовали. Впрочем, толком я, разумеется, ничего не знал. К счастью, следствие меня практически не затронуло. Лишь через два дня я обнаружил у себя в почтовом ящике сложенный вчетверо узкий бумажный листочек, на котором синим карандашом было написано одно только слово: «Предатель». Листочек я скомкал и выбросил. Помнится, я тогда не испытывал ничего, кроме вялого раздражения. Я не то, чтобы не верил в угрозы, исходящие откуда-то из путаницы конспиративных квартир — в угрозы я как раз верил — но, по-видимому, наступило определенное пресыщение. Опасностей в моей жизни было слишком много, и сознание попросту уже не реагировало на них. А к тому же именно в эти дни начались события, которые заслонили собою все остальное. Позже они были названы «Эвакуацией». Я довольно-таки хорошо помню это время.

Кажется, это была середина недели, четверг. Я каким-то непонятным образом оказался на Невском проспекте. Помнится, у меня обнаружилось несколько свободных часов: я потерянно плелся вдоль арок Гостиного по направлению к Адмиралтейству. День был душный, парной — скучный солнечный день. Небо было затянуто зыбкой облачной дымкой. Загорелись склады на Обводном, но тогда я еще об этом не знал. Правда, запах горелого ощущался в воздухе достаточно сильно. И на стеклах витрин нарастала слоистая пыль. Всюду валялся затоптанный мелкий мусор, бумажки. Людей было мало. Я прямо-таки поражался, насколько мало людей. Вероятно, многие уже перебрались в новостройки. Потому что эпидемия захватывала прежде всего исторический центр. (Если только эпидемия и в самом деле существовала). Но во всяком случае было ясно, что центр обречен. И поэтому жители старых районов пытались выехать — всеми правдами и неправдами.

Я прошел мимо здания Думы, двери которой были почему-то заколочены досками, пересек пустынный жаркий проспект, где по глади асфальта едва тащился одинокий троллейбус, и уже приближался к громадине Главного штаба, когда непосредственно над моей головой вдруг раздался тяжелый томительный взрыв. То есть, было даже не так. Сначала раздался вой, как от налетающего снаряда, а потом уже — собственно взрыв — по-моему, на уровне третьего этажа — вспухло облако, из которого посыпались обломки дерева и кирпича. В такие секунды практически не соображаешь. Я и сам не понял, как оказался в ближайшей парадной. Там уже находились несколько человек. А один из них неожиданно сказал мне:

— Здравствуйте…

— Здравствуйте, — машинально ответил я.

Видимо, это был кто-то из коллег по работе. В полумраке парадной я его не разглядел. Тем более, что в эту секунду опять раздался душераздирающий гнусный вой, и другой снаряд разорвался, как мне показалось, прямо в парадной. Заволокло темным дымом. С грохотом обрушился лестничный пролет. Меня отшвырнуло куда-то в неизвестность. Рот, глаза — были залеплены сухой известкой. Ноги мои были чем-то придавлены. Я с трудом, как из теста, вытащил их. Ничего не было видно. Где-то непрерывно стонали. На другом краю Земли плакала женщина: Сережа!.. Сережа!.. — голос был безнадежный, срывающийся. Я вдруг вспомнил табличку, висящую на доме: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна»! Значит, это

— по-видимому, артобстрел. Правда, непонятно — кто и в кого стреляет.

Кое-как, раскачиваясь, словно контуженный, я сел. Голова кружилась, руки не находили опоры. Дым рассеивался, в парадной забрезжил свет. Кто-то быстро и жестко сдавил мне безвольные плечи:

— Осторожнее, у вас, по-моему, кровь на лице… Нет, не надо, не трогайте, кажется, ничего серьезного… Передвиньтесь, попробуйте — сюда, к стене… Сделайте пару глубоких вдохов, вам будет легче…

Мне действительно становилось немного легче. Я уже начал различать какие-то смутные очертания. Клинышек острой бородки вдруг сконцентрировался из теней, а затем проступили — рубашка, пиджак и галстук. И костистая гибкая плеть помогающей мне руки. Я сообразил, что рукава у пиджака — оторваны. Потому что согнулась во мраке — змеей — стеариновая желтизна.

Я спросил:

— Я долго был без сознания?

— С полчаса или около этого, — ответил невидимый мне человек. — К сожалению, мои часы куда-то исчезли. Но я думаю, что — не больше, чем полчаса. Завалило нас, между прочим, довольно серьезно. У меня такое ощущение, что рухнуло сразу несколько этажей. Просто чудо — что не раздавило в лепешку. Вероятно, спасла арматура: лестница встала горбом. Но она, как мне кажется, тоже — едва удерживает. Хорошо еще, что сохранилась какая-то щель. Все же — доступ для света, для воздуха, вам это требуется… — Человек осторожно, но сильно повлек меня куда-то назад. — Ну? Получше? Вы можете передвигаться?.. Передвиньтесь, мне очень не нравится кровля над головой…