Александр Крашенинников - Поиск - 92. Приключения. Фантастика

Внезапно потянул сквозняк, свечи потухли. Испуганно скрипнул стул, вздохнула подошва, задевшая доски пола. Гудение как бы накалилось, стало звонче, по зеркалу побежали слабые красноватые тени, еле различимо озаряя омертвевшие фиолетовые лица.

Издалека, словно через потолок, поплыла музыка. Серебряные змеи па переднем плане, короткие кованые звуки в глубине — «Болеро» Равеля. Неведомый режиссер подобрал точно: глаза остановились, что-то дрогнуло в лицах. Дьякон почувствовал, что голову ему как бы замораживают, а спина становится доской, в которую жестким краем уперлась спинка стула.

В дальнем углу всплеснулся шепот, шорох, легкое движение-кажется, с кем-то случился обморок. Скользнул запах нашатыря, и снова лишь музыка и приглушенное бронзовое гудение.

Белесые тени на поверхности зеркала сгустились, свились, проступили вдруг черты огромного атлетического существа. Это был он, Сатана! Спаянный, сбитый из бугров и глыб, он сидел на дальнем конце стола, соприкасаясь головой с зеркалом. Полувскрик-полувздох встретил его появление.

— Пить! — тяжело, протяжно придыхая, сказал он и повернул голову.

Никто не смел пошевелиться. Все сидели, глядя на него в немом ужасе. Наконец кто-то подал ему стакан с водой. Сатана поднял руку и отвел его в сторону.

— Пи-ить! — опять протяжным голосом, глухо, точно из-под пола, сказал он.

— Крови?! — прошептал кто-то в углу.

— Крови! — благоговейно и требовательно ахнуло сразу несколько голосов.

Дьякон с усилием поднялся и вышел.

В сенях лежал половик солнца, где-то лаяла собака. Пахло нагретыми досками и слегка бензином.

Где же Игуменья? Он вышел на крыльцо. Двор был пуст. На траве темнел след, оставленный машиной Пана. Комок тревоги свернулся в горле Дьякона.

Вздохнула дверь. Дьякон оглянулся. Это была ведьма, теперь одетая в красный шелковый халат с роскошным широким поясом. Когда успела переодеться?

— Знаешь, что это означает? — сказала она, показывая на халат и жалко улыбаясь.

Он посмотрел ей в глаза.

— Сегодня ночью я должна идти к каждому, кто пожелает, — сказала она. — Почему «должна»? Со мной никогда так не поступали.

Голова у Дьякона наполнилась болью.

— Идите вы в задницу! Идите куда угодно! — закричал он. — Ничего не хочу знать.

Он сбежал с крыльца, повернул за угол амбара.

Здесь начинался огород, запущенный, бесхозный. Лишь редкие стрелки лука, шнурки гороха, а дальше отдельные кустики картошки росли меж лебедой, мать-и-мачехой, репейником, крапивой. Дьякон встал у теплой пыльной стены амбара, опершись о нее рукой. Солнце вновь ускользнуло за горку надвинувшихся из-за горизонта облаков, было тепло, сыро и тихо.

Чего она хочет, дура? Чтобы он, Дьякон, защитил ее, пожалел, на худой конец? В самом деле растерялась или только играет? Да трезвая ли она? Чего ж так западать-то. Нет, милая, мы все при одном деле, все при одном ритуале, который здесь называется так, в другом месте этак, а в третьем просто жизнью. И если ты хочешь выбирать, а не быть выбранной, то слишком многого хочешь. Ну, пожалеет он, Дьякон, тебя, а ему действительно было тебя жаль, хотя не сейчас, а тогда, вчера. Может быть, он даже бросит Игуменью ради тебя, и это было бы, пожалуй, лучше всего… Но что от этого изменится, если они при одном ритуале, если они выбраны одними и теми же обычаями и принципами, закованы в эти странные кандалы?

Где же Игуменья? Неспроста, неспроста она исчезла. Почему ничего не сказала ему, не дала никакого знака? Последний раз он видел ее стоящей под навесом с мальчишкой на руках. В дом она не заходила. Какого хрена, надо было подойти к ней.

Солнце опять выпало из облаков, ослепив его, опять спряталось, потянула прохлада, закричал где-то козодой, утомился, смолк, снова закричал, а Дьякон все стоял за амбаром. Что-то он много стал думать, Дьякон. В этой жизни думать не всегда полезно.

— Дьякон! — крикнул со двора шамкающий голос Котиса, должно быть, опять насовавшего в рот всякого съестного дерьма. — Где ты? Дамы приглашают, — он фыркнул, задохнулся и начал кашлять.

Дьякон вышел из-за амбара.

В доме опять был полумрак, но не красновато-торжественный, как прежде, а сиреневый с голубым — что-то двусмысленное, как письмо ловеласа племяннице. Стол уже убрали, ряд стульев стоял вдоль стен. Братья и несколько приближенных прохаживались по комнате, куря, смеясь и балагуря. Женщин не было, и главное, как тотчас понял Дьякон, происходило в соседнем помещении, отгороженном малиновой бархатной портьерой.

Это была привилегия и долг верхушки: потрясение, праздник, выбор судьбы. Два года назад, когда Дьякон участвовал впервые, все происходило не так. Они, окрыленные, заранее взвинченные, готовились неделю, событие же это ни с чем другим не совмещалось, специально для него и был от череды всегдашних забот отрезан целый вечер. Сумрачный Мара припас широкий ремень — перетянуться, чтобы поупражняться как можно дольше. Ерофей съел кусище масла, чтобы не развезло, и опрокинул поллитра водки — все с той же целью продлить несравненную физкультуру.

Их привез сам Магистр, и тотчас по прибытии каждому была вручена желтая мантия, которую полагалось надеть на голое тело. В боковой комнате поставили буфет, под ноги им упали ковровые дорожки, и полудетская душа Дьякона — как давно это было, целая вечность! — задрожала.

Ему, новичку, разрешили — восторг преданности, сознание ответственности — идти первым. Дверь за ним закрылась, он оказался в абсолютной, погребной темноте. Темнота дышала, струилась, плавилась, он же, не зная даже, в какую сторону двигаться, горячечно думал только об одном. Его не волновало, как справиться со своим ближайшим делом — мантия спереди уверенно оттопыривалась на приятные шестнадцать сантиметров («Обычно у мужчин десять—пятнадцать», — сказали ему). Но как потом выйти отсюда? Его никто не проинформировал. Он только знал, что нельзя обратно, через ту же дверь.

Он сделал шаг вперед. Крашеная гладкая доска прохладой ответила ему. Кто-то в углу справа шевельнулся, вздохнул. Он шагнул туда, палец ноги проехал по чьему-то суставу, кажется, коленному. Голова разбухла, бешеный насосик частил с левой стороны шеи. Колено сдвинулось и осторожно прижалось к его лодыжке. Она ждет, она хочет, она рада, что он пришел! Дьякона точно сунули в печь. Он, чувствуя в ушах упругий звон, наклонился, но, как оказалось, не в ту сторону, рука нащупала сухожилия стопы и мягкие ложбинки меж них. «Только три раза, — сказал он внутри себя, помня наказ. — Три!» Пальцы его осторожно двинулись вверх, другая рука уже искала рядом еще одну, необходимую ветвь: кусочек ложа, еще, вот! Страстное восхождение по этим сказочным утесам: все мягче, круглее, теплее, головокружительней. Вдруг почти бесплотный, но ошеломительный удар — через травянистый бугорок пальцы провалились в вулканическую огненную впадину. Дьякон выпрямился, сдирая с себя мантию.