Сергей Снегов - В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г.

— Ты это считаешь ударом?

— Да, и почти смертельным, если мы с тобой не восстанем. Условием для получения воды Рой поставил прекращение всяких форм трансформации времени. Ибо ему, видишь ли, неясно, как произошел сдвиг времени в обратную сторону. Он опасается, что и с новой цистерной сгущенной воды произойдет такая же катавасия. Он со всем своим земным изяществом так и выразился: какая-то катавасия!.. Удивительно точный язык для знаменитого космофизика!

— Но ведь и вправду точно не известно, каким образом волна обратного времени достигла энергосклада, — осторожно заметил я. Чарли я не мог показать, что знаю о причинах взрыва больше, чем он.

— Какое это имеет значение? В свой час допытаемся и до подробностей. Сегодня важно одно: такая волна была, ее генерировал Павел Ковальский, она вызвала взрыв. А Павла Ковальского больше нет, волны обратного времени никто не генерирует, опасностей для энергосклада, к тому же ныне отнесенного далеко от наших лабораторий, не существует. Я рисую ситуацию неправильно?

— Правильно рисуешь. Уверен, как и ты, что условий для новой катастрофы нет.

— Так почему, тысячу раз черт его подери, Рой Васильев отказывается это понять?

— Спроси у него самого.

— Уже спрашивал. Он притворяется дурачком. Он разводит руками — не физически, а фигурально, с эдакой наукообразной грацией: ситуация остается темной, а его мозговые извилины, дескать, не способны разобраться во всех тонкостях вашей хронистики.

— Так прямо и высказывается?

— Не прямо, а криво! Придумал новый тип аргументации. Помнишь, нас учили о доказательстве от абсурда. А у него — доказательство от невежества. Аргументирует своим невежеством! А за его невежеством стоят обширные полномочия. Все могу понять, одного не понимаю — как Альберт Боячек, наш светлоразумный, наш проницательнейший Президент Академии наук, мог снабдить этого Роя Васильева таким властительным мандатом!

— И что ты собираешься предпринять?

— Завтра вылетаю на Латону, оттуда на Землю. На время моего отсутствия директором Института Экспериментального Атомного Времени назначаю тебя. Продолжать борьбу с Роем Васильевым будешь ты. Тебе понятны твои задачи?

— Мне непонятно, что ты собираешься делать на Земле.

— Буду стучать кулаком по всем столам! Схвачу Боячека за его старческое горло, вытряхну душу из этого милого человека;

— А если по-серьезному?

— По-серьезному — буду доказывать, что эксперименты с атомным временем слишком важны для науки, чтобы так безапелляционно их запрещать. Думаю, в Академии наук к моим аргументам прислушаются больше, чем к безграмотным велениям какого-то дознавателя. О чем ты так напряженно думаешь? Откажись хоть разок от привычки многозначительно молчать! Надеюсь на твою полную откровенность.

Полной откровенности я не мог себе позволить. Но на многие просчеты Чарли указал. Я напомнил, что еще недавно он предвидел пользу от дополнительного внимания к работе института, вызванного аварией. Пользы не получилось, ожидается вред. Он думал, что, доказав правильность гипотезы обратного времени, заставит Роя остановиться на объяснении аварии именно этой причиной. Рой пошел дальше, он, по всему, напуган возможностями, хорошими и плохими, какие таятся в искусственном изменении тока времени. Теперь Чарли совершает новую ошибку. Конечно, он докажет Боячеку важность хроноэкспериментов. Но Боячек и не сомневается в их важности. Разве тот факт, что Чарлза Гриценко, физика, создавшего первый в мире трансформатор времени, единогласно избрали в члены Академии наук и что Боячек после голосования публично объявил, что трудами нового академика открывается особая глава в изучении природы — создается новая наука, хронофизика, — разве все эти факты, повторяю, не свидетельствуют о важности наших работ? Но Чарлз Гриценко, академик и директор Института Экспериментального Атомного Времени, любитель парадоксов и острот, человек, умеющий ко всякому несомненному факту немедленно подобрать другой несомненный факт, ставящий под сомнение несомненность первого, этот блестящий софист и столь же блестящий экспериментатор, этот наш общий друг Чарли почему-то упорно закрывает глаза на то, что все понимают не только важность, но и опасность искусственных изменений хода времени.

— Я ни в одном пункте не отошел от утвержденной на Земле тематики наших работ! Будь справедлив, Эдуард!

— Буду справедлив. Не отошел от утвержденной тематики — верно. Но сама тематика показалась такой опасной, что многие колебались, можно ли ее выполнять на Урании, далекой от Земли планете. Разве не изучали предложение оборудовать вторую планетку, подобную Урании, и передать ее одному тебе? И разве не ты убедил этого не делать, ибо тебе не терпелось поскорей развернуть исследования? Вспомни, что ты говорил: работы наши, конечно, опасны, но вряд ли опасней творений биоконструкторов. Те способны выпустить в мир новые смертоносные бактерии, гигантских цератозавров, зверье, перед которым земные тигры что божьи коровки перед осой, — в общем, тысячи порожденных к биологической жизни демонов зла. А мы, хронофизики, и близко не коснемся таких страхов. Так ты говорил, верно?

А что получилось? Погиб Павел Ковальский, прекрасный человек, великолепный экспериментатор. И только то, что все мы тогда сидели в своих сверхэкранированных казематах, именуемых лабораториями, только эта случайность предотвратила гибель еще десятков, если не сотен, людей. Так к кому прислушаются теперь на Землёй К тебе или к посланцу Боячека Рою Васильеву?

Не надейся, что распоряжение Роя Земля отменит, она его подтвердит. Ты предлагал нам уступать, но не поступаться. Ты поступишься всем. Знаешь, чего ты добьешься? Что возвратятся к предложению, которое ты когда-то уговорил снять, — станут спешно выискивать другую планетку для наших работ. А все те годы, какие понадобятся для ее оборудования, мы будем поплевывать в потолок или прогуливаться по равнинам Урании. Если нас, конечно, не отзовут на Землю для иных исследований.

— Проклятый молчун! — с досадой сказал Чарли. Вечно ты держишь замок на губах, но если заговоришь!..

Что ты предлагаешь?

— Просить Роя отменить свой запрет. Объяснить ситуацию так, чтобы он взглянул на нее нашими глазами. Все иное неэффективно.

Чарли, шагая по кабинету, с минуту раздумывал.

— Согласен. Надо опять идти к Рою. Поднимайся, отправимся вместе.

— Нет, Чарли. К Рою пойдет один человек. Этот человек — я. Ты останешься у себя.

Чарли выглядел таким удивленным, что я едва не рассмеялся, хотя мне было не до смеха.