Владимир Печенкин - Два дня «Вериты»

Тихо шел я меж кустов вдоль ограды, высматривая какую-нибудь доску или ящик, может быть, лестницу, оставленную садовником. Но парк содержался в образцовом порядке — ничего лишнего. От корпусов донеслись громкие голоса: искали пока не меня, искали Флетчера. Охрана-то знала, что он не уехал в Санта-Дору. Может быть, ему удалось освободить руки от провода, и он сейчас бьет в дверь табуретом, призывая помощь. Интересно, что он сделает со мной? Уничтожит сразу? Или попытается заставить восстановить чертеж «Вериты»? Черта с два! Хватит ли у меня мужества держаться, как тот седоволосый революционер?

Вдруг в темноте акаций послышался не то глухой стон, не то вздох. Я замер. Все тихо, только голоса там, у корпусов, звучали тревожнее и стало их больше.

— Кто здесь? — прошептал я.

Темнота молчала. Потом прошуршали кусты, обозначилась высокая фигура. Я вынул из кармана пистолет Флетчера. Но по сутулости, по вялости движений узнал инженера Шпеера и спрятал оружие.

— Герр Шпеер? Что вы здесь делаете?

— А, это вы, мистер Богроуф. Я гулял. Я здесь часто гуляю. Потому что здесь тишина, да…

Немец подошел и остановился, всматриваясь, склонив голову набок. Что ж, он все-таки единственный человек здесь, который мне сочувствует…

— Слушайте, герр Шпеер, — зашептал я. — Помогите перебраться через стену.

— Что? Как вы сказали? Через стену? Но это невозможно! Выходить надо через ворота…

— Туда мне нельзя, мне надо бежать, сейчас, сию минуту! Иначе Флетчер и этот… бывший гестаповец… Вы поможете мне, Шпеер? Ну! Да или нет?!

— Боже мой, мистер Богроуф! Я не знаю… Я боюсь…

Вся его длинная фигура выражала полнейшую растерянность.

— Боитесь! Ну и черт с вами! — мне некогда было уговаривать и я шагнул прочь.

— Боже мой!.. Подождите, мистер Богроуф, я только… Что я должен делать?

— Мы подбежим к стене, и я встану вам на плечи. Как только взберусь наверх, бегите к себе в комнату или в бар.

— Ну да, ну да… О, я всегда думал, что вы не… Но я хотел только тишины! Боже мой! Железный канцлер Отто фон Бисмарк говорил: «Если вы не касаетесь политики, не воображайте, что и политика не коснется вас…»

— Ах, да бросьте вы философию! Скорее, герр Шпеер!

Я схватил его за рукав.

Высокий рост немца очень пригодился. Он только успел прохныкать свое «боже мой», как я уже ухватился за бетонный гребень и, напрягшись, подтянулся.

— Удирайте, Шпеер!

Но его уже не было внизу. Наверное, внимание охраны привлекла суета у корпусов, потому что я успел сесть на гребне, когда ночь перехлестнул выстрел.

Спрыгнул я удачно, сразу поднялся и побежал. Длинная пулеметная очередь просвистела над головой. Скатился кубарем под уклон и пополз к реке под прикрытием песчаной гряды. Автоматы застрочили вперебой, зацокало впереди и рядом. У ворот лаборатории взвыли мотоциклетные моторы. Не веря еще в спасение, я окунулся в прохладную воду реки.

Спасла ночь и былое увлечение плаванием. Правда, сказывались долгие месяцы без физической нагрузки, я задыхался, но все же мог держаться под водой, когда луч прожектора падал на реку. Течение уносило меня быстрей, чем рассчитывала погоня. Через полчаса фары мотоциклов, выстрелы, собачий лай, рычание моторов остались позади. Одежда намокла, я устал, плыть становилось все труднее. Надо было на всякий случай держаться поближе к берегу, не выходя, однако, на сушу — ведь у них собаки.

И здесь, под берегом, передо мной возникла лодка. Я немедленно погрузился в воду, но силы и дыхание были на исходе. Чуть не захлебнулся и вынырнул, хватая ртом воздух. Меня заметили с лодки, но ни окрика, ни выстрела не последовало.

— Эй, это ты, Ужик? — спросили из лодки. Я промолчал. — Давай сюда, — буркнул хриплый голос, чья-то рука сгребла меня за шиворот. Втащили в лодку. Я лег на дно, еле переводя дух. Часто захлюпали весла. Мы плыли вниз по реке, быстро удаляясь от погони.

— Мы уж думали, тебя замели, — сказал тот же хриплый голос. — Как ты на них нарвался, а, Ужик?

Я не ответил.

— Э, да ты совсем выдохся. Ну лежи, лежи.

Во мне все устало, каждый мускул, каждый нерв. Слушая мерный всплеск весел, я уснул…

Когда проснулся, брезжил рассвет. Лодка всё плыла по течению. Река стала шире, горы отступили, по берегам тянулись чайные плантации. Надо мной склонились двое. Один в сомбреро, с узкой черной бородкой-эспаньолкой. Второй бритый, кажется метис, худощавый узколобый парень.

— Ты кто? — спросил тот, что в сомбреро.

— Доброе утро, ребята, — приветствовал я их. Сон освежил, но очень хотелось есть. — Вы здорово выручили меня вчера.

— Так это за тобой гнались ищейки? А мы думали… Ну а кто ты такой все-таки?

— Какая вам разница, ребята? Спасибо вам, вот и все.

— Хм… На нашего ты не похож… Ну да ладно, не продашь, если сам бегаешь от синих мундиров. А Ужик-то, видно, сгинул, — обратился он к метису. Тот пожал плечами.

— А знаешь, паренек, — сказал опять тот, что в сомбреро, — худа мы тебе не хотим, только сматывайся-ка ты на берег. Кто тебя знает, что ты за птица. Нам и своих хлопот по горло.

Они высадили меня у кокосовой рощи. Я помахал им рукой, и лодка уплыла по течению.

Глава 12

Уйти удалось, но положение было незавидное. Флетчер выболтал кое-что под действием «импульсов правды» и не успокоится, пока не заполучит меня обратно, живого или мертвого. Деньги, заработанные в лаборатории, теперь погибли — за банком в Санта-Доре, конечно же, следят люди Мануэля. Да и плевать на эти проклятые деньги! По всей стране в полицейские управления наверняка разосланы мои фотографии: сеньор Мануэль — детектив с гестаповским опытом. В кармане у меня пистолет Флетчера и немного денег, сумма, которую я оставлял на мелкие расходы. Имущество скудное…

Отойдя подальше в горы, я высушил одежду, привел себя в относительный порядок. Вид все равно потрепанный и подозрительный. Но рискнул зайти в деревушку.

Первым делом плотно поел в грязной харчевенке, сбрил усы и бороду в придорожной цирюльне. Купленные в лавке подержанных вещей пиджак и шляпа несколько изменили мою внешность, но ненадежный это был маскарад.

С попутными машинами добрался до столицы. Собственно, делать тут мне было нечего. Хотелось только, пусть издалека, взглянуть на мою Аниту. Против этого неотступного желания не мог устоять, хотя и пытался внушить себе, как никчемно и опасно подобное безрассудство. Я видел ее. Два раза. Скрываясь в толпе от нее, от полиции, от переодетых шпиков, рискуя каждую минуту быть схваченным или убитым.

Она шла по людной улице, и лицо у нее было такое, что сердце у меня разрывалось…