Брайан Д'Амато - Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса

— Не стоит беспокоиться, — произнес он. Говорил профессор без акцента — вернее, с оксбриджским[91] акцентом, а не с японским, — но так, что сразу чувствовалось: где-то там внутри прячется восточный язык. — Я понимаю, жизнь подчас трудная вещь.

Меня против воли затопила теплая волна. Я чувствовал себя мороженым в розетке, которое поливают приправой из масла и жженого сахара. Ух, просто ненавижу, когда это со мной случается. Отношения учителя и ученика — вероятно, одни из самых неописуемых. Впрочем, он мог предвидеть, что я свяжусь с ним, как только увижу статью в «Тайм».

— Ну как, посмотрим пациента? — предложил он.

— Отлично, — сказал я.

Идем-идем в лабораторию. Интересно, что там, в этом американо-азиатском секретном заведении!

Мы миновали еще два ряда дверей и вошли в лифт, запиравшийся на ключ. Брр. Холодрыга тут. Спустились на три этажа — на два ниже подвала. Термобарокамера Таро находилась в конце длинного коридора. У меня сложилось впечатление, что это был главным образом промышленный научно-исследовательский комплекс. Мы проходили двери с названиями лабораторий вроде «Тактильная обратная связь» и «Материалы низкого коэффициента трения». Таро поднес руку к сканеру, и дверь с шипением открылась.

Комната представляла собой клетушку с потолком высотой восемнадцать футов. Стены белые, как в морге, с оттенком кости, люминесцентные лампы в сто тысяч свечей. Единственная примечательность — аквариум из органического стекла размером с «форд эксплорер» в центре. Внутри его был подвешен ОМОД, что означало «Обучающаяся машина 1,9», — черная штуковина, похожая на большие старинные часы. Косы и змеиные свадьбы проводов и шлангов выходили из днища и тянулись по белому с эпоксидным покрытием полу к блоку охладителей, эхеймовских[92] насосов и эйсеровских накопителей информации на 6000 гигов, все это было придвинуто к одной из сплошных стен, отделанных шлакоблоками. У рабочих станций по углам комнаты склонились четверо бесполых аспирантов, они стучали по клавиатуре и что-то бормотали себе под нос на HLASMе.[93]

— Мы заменили большую часть силиконовых чипов на ложногерманиевые, — говорил Таро. — Но термическое рассеивание все еще около трех сотен ватт. Так что пока мы его охлаждаем, словно какого-нибудь креевского[94] мастодонта. Охладитель — плазма того же типа, что применяется при переливании синтетической крови.

Он подвел меня к аквариуму. Я ощутил себя туристом перед одним из утесов национального монумента «Палаточные скалы»[95] и прищурился, разглядывая машину. С близкого расстояния было видно, что черная штуковина не монолитна. Она представляла собой довольно толстую стопку тонких, как листы бумаги, печатных плат размером около трех квадратных футов каждая, отстоящих друг от друга на четверть дюйма. Рябь тепловых волн расходилась от отдельных слоев по прозрачной жидкости, как волны дифракции над шоссе в жаркий летний день.

— Ух ты. Клево, — сказал я. Demonio, тут и в самом деле стоял чертовский холод.

Градусов шестьдесят,[96] блин. Одеялко придется сюда брать, подумал я. Или пропустить пару рюмочек. Брр, брр, брр.

— Конечно, это только ЦПУ,[97] — сказал он. — Накопители находятся в другом здании. А архивы… в общем, не знаю, где архивы. Большая часть в Корее.

— А быстродействие? — спросил я.

— На данный момент около шести петафлопов.[98]

— Ух ты.

Похоже, денег немало ухлопали, подумал я.

— В настоящий момент ОМОД воспроизводит сто пятьдесят шесть смоделированных миров, минут на десять опережающих реальность. И для каждого из них он одновременно проигрывает более пяти миллионов вариантов игры жертвоприношения. Каждая игра с тремя камушками.

— А сколько гипотетических вариантов развития ситуаций вы моделируете? — спросил я.

— Около двадцати тысяч в день, — ответил он. — Что касается мониторинга реальных ситуаций, то это число мне неизвестно.

— Угу, — кивнул я.

Правда, у Таро много замечательных качеств, и это одно из них: большинство других людей начали бы юлить, сказали бы что-нибудь вроде: «А с чего вы взяли, что мы моделируем ситуации?» Но профессор на них не похож.

— Хотите сыграть против него? — спросил Таро.

Я ответил, что с удовольствием.

— Вы играли с тремя камнями?

Я сказал «да». И добавил, что, по моему мнению, здесь надо использовать три бегунка. То есть камушек, который символизирует то, что происходит на самом деле, убегает от камней-охотников, представляющих различные варианты событий. Это не в три раза труднее, чем играть с одним камушком, а в 33, то есть в 27 раз. Типа как шахматная задачка на мат в три хода гораздо сложнее, чем на мат в два. Ну так вот, обычно я бросал два камушка. Но учился играть и с тремя. Я решил, что у меня получится — уж против машины-то наверняка. Не может быть, чтобы компьютеры толком освоили игру, — хрена с два.

Таро приволок шаткий офисный стул, я уселся перед старым монитором NEC 3D, оперся на рабочую поверхность из жаростойкого пластика и принялся тюкать по сенсорной панели.

— Вы знаете, что средний человеческий мозг совершает около двух миллиардов операций в секунду? — спросил он.

— Ну, чтобы дотянуться до среднего, нужно немало поработать, — сказал я.

— А к этому мы должны добавить еще шесть или восемь миллиардов наших собственных операций — на параллельные варианты. — (Я кивнул, словно и сам мог легко это сообразить.) — Потом следует продублировать это для архива и защиты от сбоев. И тогда у нас получается около двадцати миллиардов в секунду. Пока ОМОД работает с нормальной скоростью и нам не требуется ничего сохранять в нем самом, этого будет достаточно.

— Отлично, — произнес я.

Только непонятно — достаточно для чего? Для того, чтобы создать новую господствующую расу всезнающих неорганических суперсуществ. Ну, по крайней мере, тогда мне будет с кем поговорить. Опаньки, окончательная разборка между человеком и машиной. Ясно, на чьей стороне я буду…

— Но не думаю, что он когда-нибудь сможет превзойти в игре человека, — продолжал Таро. — Даже если в компьютерном смысле ОМОД станет столь же могучим, как человеческий мозг… таким же умным… это не означает, что он будет обладать интуицией.

Игра жертвоприношения была похожа на го, и в отличие от шахмат люди могли играть в нее гораздо лучше, чем вычислительная техника. Самую мощную программу по игре в го все еще способен обставить игрок ниже среднего. Го очень легко поддается описанию, она близка к тому, что программисты называют чистой средой. А игра жертвоприношения слишком фрагментирована, она сильнее связана с миром, а потому в несколько миллионов раз более непредсказуема.