Любен Дилов - На поющей планете. (Сборник)

Я кое-что знал об этом человеке из научно-популярных журналов. Три десятка лет назад он начал в одиночку изучать дельфинов, пожертвовав ради этого своим состоянием. На собственные средства им были построены на окраине города два небольших бассейна. Он нигде не встречал ни поддержки, ни понимания, много лет его единственным доходом были гроши, которые платили желающие поглазеть на фокусы выдрессированных им дельфинов. Так продолжалось до тех пор, пока он, наконец, не сумел пламенными статьями и убедительными научными аргументами заинтересовать некоторые научно-исследовательские институты и привлечь внимание общественности к странным существам, которые — единственные на Земле — обнаруживают интерес и любовь к человеку. Теперь профессор, доктор наук Дж. Н. общепризнанный авторитет, и человечество напряженно ждет, что он найдет способ проникнуть в загадочный мир дельфинов. Его поиск шел в трех направлениях: изучение мозга дельфинов методами сравнительной анатомии, биохимии, биофизики и нейрофизиологии; изучение языка дельфинов; обучение дельфинов человеческому языку. Впрочем, эти области осваивает сейчас вся наука дельфинология, но поскольку серьезных ученых в этой области все еще слишком мало, большинство публикаций в печати — чаще всего спекулятивная шумиха, а не плод научных исследований.

Профессор заявил, что не будет утруждать уважаемую публику вещами, уже ей известными, и ограничится сообщением о последних результатах своих работ. И тут позволил себе поступок, который, видимо, был рецидивом тех времен, когда он был больше пропагандистом своего дела, чем солидным ученым с множеством научных трудов; по крайней мере, я так решил. Почти цирковым жестом он подал знак ассистенту и объявил:

— Сначала заслушаем приветствие наших морских друзей уважаемому конгрессу.

Ассистент включил магнитофон на столе президиума, и университетский зал заполнился звуками: плеском падающих в воду тел, писком, горловым бульканьем, лаем. Потом эти шумы отошли на задний план, и на их фоне ясно и недвусмысленно прозвучало:

— Ттопры ттень, ттрусья, люти. Шелаем сдорофья и успеххофф. Ттопры ттень, ттрусья люти, шелаем сдорофья и... — а затем последовала долгая вереница звуков, тихих и ласковых, будто кто-то кому-то объяснялся в любви на непонятном для нас языке.

Если бы эти слова произнес человек с дефектом речи, их в лучшем случае можно было бы принять за забавную шутку. Но голос был нечеловеческий, и сотни достойнейших представителей человечества, собравшиеся в огромном зале, замерли. Только профессор Дж. Н. торжествующе улыбался и так же торжествующе прозвучал его голос в мертвой тишине:

— Это говорит дельфин Моро. Желающих прошу пожаловать завтра в океанариум, где он лично скажет еще многое.

И в эту минуту, когда вот-вот должны были разразиться рукоплескания, кто-то в партере громко крикнул:

— Позор! Это издевательство над существами, которые стоят выше нас. Вы убийца! Прекратите совершать преступления, убийца! Убийца! Убийца!..

Я повис на парапете — до сих пор не пойму, как я не свалился вниз, в партер, где поднялась невообразимая сумятица. Среди бурлящего водоворота ученых лысин мне удалось увидеть возмутителя спокойствия. Он вырывался из рук двух крепко державших его распорядителей и как бичом размахивал над головами своим «Убийца!» Потом, так же внезапно, как взорвался, замолчал и покорно дал себя увести.

Я, конечно, бросился на улицу, — настоящий журналист ни за что не усидел бы на месте, — и сделал это вовремя: он уже удалялся, сопровождаемый недоверчивыми взглядами служителей, которые то ли думали, не позвать ли полицию, то ли жалели, что не позвали ее.

— Подождите! — окликнул я его, — одну минутку!..

Сейчас я уже не помню, чего наговорил ему, чтобы расположить к себе. Зато запомнил — на всю жизнь — его лицо в ту минуту. Оно было продолговатым, каким-то восковым — лицо мученика с православной иконы, с которого еще не сошли следы волнения. На нем выделялись глаза, большие, прозрачно-зеленые — два искрящихся осколка Тихого океана. Одежда на нем была весьма поношенная, но чистая. Его легко можно было бы причислить к раздавленным бедностью и безработицей жителям большого города, если бы вся его изможденная фигура не выражала горделивого достоинства святого, сошедшего с иконы.

— Журналистам не верю, — заявил он мне бесцеремонно. — Я и с ними пробовал говорить. Некоторые сумели понять истину, но не посмели написать, боялись обидеть человечество или прослыть сумасшедшими. Для этого нужна сила. Большая сила нужна, чтобы сказать истину.

Я осторожно объяснил ему, что не принадлежу к здешним журналистам, что истина для меня превыше всего и что сильно симпатизирую этим морским существам и прочее. А он явно старался проникнуть в мои мысли, глядя мне в глаза своими осколками Тихого океана, и после небольшого колебания сказал:

— Ну, хорошо! Вы расспросите обо мне профессора, он скажет вам, что я ненормальный, и я не обижусь, если вы откажетесь от своих намерений. Я зайду за вами вечером. Где вы остановились?

Я сконфузился, потому что он угадал мои намерения, и с чрезмерной горячностью принялся уверять его, что не дорожу чужим мнением и буду его ждать.

Он явился, когда великолепный город загорался длинными разноцветными огнями бесчисленных реклам. И с вызывающей иронией спросил:

— Ну, что вам сказал Н.?

Не было смысла отрицать, что разговор с профессором состоялся, — весьма пространное интервью, полное ярких мыслей и любопытных научных фактов; такой материал мог стать гвоздем номера любой газеты. Профессор был более чем любезен со мной, и этим я тоже, по-видимому, был обязан своему удостоверению журналиста «другого мира».

— Он очень сожалеет, что потерял в вашем лице ассистента. Вы были его лучшим сотрудником, — деликатно ответил я, но его усмешка возмутила меня, и я поспешил добавить: — и еще он сказал, что вы внезапно заболели какой-то навязчивой идеей и однажды ночью, в припадке сильного душевного смятения, выпустили в океан всех его дельфинов. Однако он не сердится на вас, хотя ваш поступок задержал развитие науки на целые годы...

— Когда он поймет, что его наука ведет в никуда, то и вовсе перестанет сердиться, — отозвался он. — Так что вы решили? Поедете со мной?

— У меня нет оснований не верить всемирно известному ученому, — сказал я немного резко.

— Вы же сами хотели получить от меня доказательства его неправоты, — ответил он с обезоруживающей кротостью. — Я не набивался к вам с ними. А то, что произошло сегодня, вовсе не демонстрация, а... я просто потерял самообладание, когда стал свидетелем такого издевательства... Одним словом, я хотел сказать... но не буду вас больше утруждать!