Владимир Михайлов - Вариант "И"

Стирлинг пожал плечами, однако выражение его лица говорило, что с наибольшим удовлетворением он вообще не видел бы на карте мира никакой России; просто белое пятно с предостерегающей надписью: Hinc sunt leones. А вокруг — высокий забор. Как в зоопарке. Я улыбнулся ему со всей возможной приятностью.

Разумеется, я был приглашен на прием не ради разговора с иностранцем. И не только для получения как бы со стороны информации о начале операции по устранению восточного претендента: передать мне это успели, как уже упоминалось, иным образом, тут я услышал лишь подтверждение. Еще утром я предполагал, что основная моя цель — побеседовать с шейхом Абу Мансуром. Теперь оказалось, что я ошибался, хотя этот разговор и оказался важным.

Настоящий серьезный результат моего приглашения в посольство Кувейта был совершенно иным. И заключался он в том, что мне были ненавязчиво по казаны люди — числом до десятка, — с которыми мне предстояло скорее всего общаться в ближайшем будущем. Компакт-диск в прочном футляре, содержавший информацию об этих людях, которая могла понадобиться для начала, был мне вручен в виде невинной коробочки конфет. Времени на то, чтобы вдумчиво ознакомиться с материалами и составить хотя бы приблизительную диспозицию моих действий на ближайшие дни, оставалось очень немного. А кроме того, я начал ощущать усталость — за последние три дня отдыхать практически не пришлось. Поэтому я воспользовался начавшимся уже разъездом и постарался исчезнуть, не привлекая к себе излишнего внимания. Его, впрочем, никто и не выказывал; даже официант, что надоедал нам с американцем в нашем уединении, в очередной раз проскользнув мимо, и не глянул в мою сторону.

Забот со мною у посольства было не много: не пришлось даже вызывать машину к подъезду, поскольку я, как уже упомянуто, не успел ею обзавестись. Я просто-напросто вышел и не спеша направился к Кольцу, намереваясь вернуться в гостиницу пешком — точно так же, как прибыл оттуда. Было сухо, тепло и в переулках — темновато в отличие от Садового кольца. Даже отсюда ярко освещенные верхние два его яруса были ясно видны. Мне они вдруг напомнили внешние кольца Сатурна, с той только разницей, что колец этих я никогда не видел, все никак не удавалось оказаться поблизости от телескопа. Правда, фотографий попадалось множество — иначе откуда бы я знал, как они выглядят?

Итак, я медленно, словно пенсионер на прогулке после легкого ужина, шел по Неопалимовскому по направлению к Кольцу. Непохоже было, чтобы кто-то из команды шейха взял на себя заботы о моей охране; обещания редко выполняются немедленно, да и сейчас охрана была бы ни к чему, только мешала бы думать. В переулке было не только темно, но и тихо, разъездной шум у посольства остался позади, за крутым изгибом, а гул Кольца, ровный и неумолчный, как шум водопада, доносился сюда приглушенно, был фоном, на котором можно было бы услышать посторонние звуки, если бы такие возникали поблизости. Их, однако же, не было. Идти в темноте и тишине бывает приятно — но только по ровной дороге, на которой не приходится высматривать выбоины и прочие неровности, мешающие равномерно-безмятежному передвижению. В Германии я привык ходить именно по таким тротуарам, и сейчас, занятый своими мыслями, позволил себе на несколько минут позабыть, что нахожусь в Белокаменной.

Воздаяние за сбой памяти последовало сразу же: я споткнулся и с маху приземлился на ладони и колени, не испытав при этом никаких приятных ощущений. Событие было настолько неожиданным, что я не стал подниматься с колен, а, напротив, опустился на живот, отполз в сторонку шага на четыре, прижался к стене дома и, не выпрямляясь, замер.

Причиной такого странного, скажем прямо, поведения было не какое-то неожиданное нарушение мыслительного процесса; наоборот, голова в эти мгновения работала донельзя ясно. Двигаться так меня заставил некий звук, что сопровождал мое падение: едва слышный хлопок и одновременное легкое чириканье. Хлопок раздался чуть в отдалении — с той стороны переулка, где располагалась обычная московская детская площадка с качелями, каруселями и прочим необходимым инвентарем. Чириканье же прозвучало совсем рядом, вернее — прямо над головой, а еще точнее — именно там, где находилась бы моя голова, не хлопнись я в тот миг наземь. Чириканье напоминало птичий голосок — но только напоминало. К тому же птицы сейчас спали — в отличие от кошек и людей, имеющих привычку затемно возвращаться пешком с дипломатических приемов; но то была не кошка, не птичка, а просто пуля.

Растянувшись во весь рост, прижимаясь к стене и ничуть не заботясь о сохранности и чистоте моего костюма, я выждал несколько минут. Окажись там в эти мгновения прохожий и заметь он меня — скорее всего принял бы за пьяного; но тут была не Германия и не Штаты, и никто не стал бы по такому заурядному поводу беспокоить милицию. Мне же прохожий оказался бы очень кстати — стрелок вряд ли стал бы пытать удачу в присутствии посторонних, для верности ему пришлось бы снять и непрошеного свидетеля. Но ведь свидетелем мог оказаться и вооруженный милиционер, направляющийся на смену поста у посольства. Однако, видимо, смена производилась в другие часы — никого не было, ничьи шаги не нарушали тишины. В том числе и шаги того, кто стрелял из пистолета с глушителем и чья пуля, пролетев надо мною, явственно пропела свое «С приветом от…». Так, во всяком случае, мне показалось в первые мгновения. Но почти сразу я убедился в своей ошибке: на самом деле на той стороне переулка кто-то легко-легко, на мягких подошвах, убегал и, если только это мне не послышалось, другие шаги, столь же невесомые, преследовали его. Значит, шейх не подвел? Или стрелков, решившихся приветствовать меня, было двое? Какие только мысли не придут в голову под обстрелом…

Однако от кого именно исходил предназначенный мне привет, мгновенно сообразить было трудно. Ясно было лишь, что послание было не московским, стрелок не чувствовал себя дома: московские, вообще российские профессионалы действовали бы куда нахрапистее и наглее, подошли бы вплотную и в упор всадили несколько пуль в грудь и голову.

Так они действовали и полсотни лет назад, когда бизнес заказного убийства расцвел на Руси; с тех пор не произошло ничего такого, что заставило бы их сменить методику.

Нет, киллер был здесь, вероятно, еще более чужим, чем я. Но целился именно в меня, знал, где я нахожусь нынче вечером, и терпеливо ждал.

Именно меня — потому что я был едва ли не единственным, кто прибыл сюда без машины и в одиночку, не в компании. Ну что же: да здравствуют хреновые московские тротуары, и сейчас, в середине века, все еще разрушающиеся быстрее, чем их успевают ремонтировать, и тем дающие постоянный кусок хлеба немалому количеству людей, кидающих асфальт на мокрый грунт.