Боб Шоу - Человек из двух времен. Дворец вечности. Миллион завтра

Бретон задумчиво кивнул головой, осознав внезапно, как мало надо было сделать, чтобы, спасая Кэт, заодно избавиться и от Бретона из Времени В. Ага, стало быть, полиция старалась свалить вину на Джона! Как жаль, что в соответствии с законами хрономобильной физики и оружие, и пуля вместе с человеком, убившим Спидела, должны были вернуться во Время А. Следы нарезов на пуле идеально соответствовали бы нарезке ствола испорченного, но использованного штуцера Джона Бретона. Эксперту по баллистике это дало бы повод для долгих размышлений.

— Я все еще не понимаю, что ты имеешь в виду, говоря о Конвери, — сказал он вслух. — Ведь ты сказала, что с Джона были сняты все подозрения.

— Конечно, но лейтенант Конвери не перестал здесь кружиться. Он заглядывает к нам каждый раз, когда появляется в этом районе. Забегает выпить кофе и завязывает с Джоном разговоры о геологии и окаменелостях.

— Не вижу в этом ничего особенного.

— И правильно. Джон даже любит его, но мне он напоминает то, что я предпочла бы забыть.

Бретон потянулся через стол и взял Кэт за руку.

— А что я тебе напоминаю?

Кэт вздрогнула, но не освободила свою руку.

— Может быть, что-то, о чем я хотела бы помнить…

— Ты моя жена, Кэт, и я должен тебя вернуть.

Он почувствовал, как ее пальцы переплелись с его пальцами. Кэт стискивала его руку, как будто хотела помериться с ним силой. Ее лицо напоминало лицо женщины во время родов. Так они сидели какое-то время в молчании, пока не услышали за дверью шаги Джона Бретона. Джон, одетый в костюм пепельного цвета, вошел и сразу же направился к радиоприемнику.

— Я хотел бы еще раз перед уходом послушать последние известия.

— А я займусь уборкой, — сказала Кэт и начала убирать со стола.

Джек Бретон встал, чувствуя, что присутствие его второго воплощения чем дальше, тем больше действует ему на нервы. Он медленно прошел по всему дому и задержался только в тихой обособленности столовой. Кэт наконец отреагировала на его близость, и только это было важно. Именно поэтому он должен уладить эти дела надлежащим образом.

Самое разумное и практичное, чтобы сохранить в тайне свое существование во Времени В, — убить Джона, избавиться от тела и спокойно продолжать его жизнь. Но тогда у него всегда было бы чувство, что он обманул Кэт, тогда как сейчас он был полностью оправдан: он знал наверняка, что Кэт желает его как мужчину, которым Бретон стал во Времени В. Это имело принципиальное значение, так что теперь ему оставалось только тщательно разработать следующий маневр — ликвидировать Джона Бретона.

Джек Бретон сосредоточенно шагал по столовой, машинально брал в руки книга и разные безделушки, разглядывал их и затем аккуратно возвращал на место.

Его внимание привлекла пачка исписанных листов белой бумаги — особенно верхний лист, отличавшийся сложным круговым узором. Он взял этот лист и увидел, что то, что он принял за узор, было строкой, написанной от руки в форме правильной спирали. Поворачивая лист, он прочел строфу стихотворения:

Я ждал тебя, ждал тысячи ночей.Оплакивал тебя с тоскою горькой,Следя за мерным ходом стрелки часовой.Но вкуса слез моих тебе не ощутить.

Он положил лист на место и уже поворачивался, чтобы отойти от стола, когда вспомнил эту строфу. Прошло несколько секунд, прежде чем небеса памяти разверзлись. Лоб Бретона покрылся холодным потом: он написал это стихотворение в тот период, когда был близок к безумию после смерти Кэт, но никогда никому его не показывал.

А кроме того, это было в другом мире, в другом потоке времени.

VI

Джон Бретон совершил несколько напрасных попыток отправиться в бюро, но каждый раз возвращался за какой-нибудь мелочью: то за документами, то за сигаретами или блокнотом. Джек не смог выдержать все нарастающего напряжения; буркнув под нос что-то вроде извинения, он встал из-за стола и в поисках уединения поднялся в свою спальню. Присев на край кровати, он ждал, когда шины «линкольна» заскрежещут на покрытой гравием дорожке.

Услышав наконец этот звук, он спустился до середины лестницы, но задержался, погруженный в темно-коричневую тишину большого дома, словно щука, обдуманно выбирающая соответствующий уровень в мрачных водах. Девять лет, подумал он. Умереть… Коснуться ее и умереть.

Он спустился вниз, крадучись помимо воли, и проскользнул в кухню. Кэт стояла возле окна и мыла яблоки. Она даже не обернулась, продолжая полоскать фрукты в холодной воде. Эта обычная домашняя работа показалась ему неуместной.

— Кэт, — сказал он, — зачем ты это делаешь?

— Эти фрукты опрысканы инсектицидами. — Она все еще не хотела повернуть голову. — Я всегда мою яблоки.

— Понимаю. И ты должна делать это именно сегодня утром. Это ужасно срочно, верно?

— Я хочу положить их в холодильник…

— Но ведь это не срочно, правда?

— Нет. — Ее голос звучал жестко, как будто он заставил ее признаться в чем-то постыдном.

Бретон ощутил угрызения совести — ни к чему так мучить ее.

— Ты замечала, что смоченные водой фрукты приобретают блеск и живые краски?

— Нет.

— Да. И никто не знает почему. Кэт!

Она обернулась к нему, и тогда Джек схватил ее за руки. Они были мокрые, холодные и пробудили в нем кошмарные, далекие воспоминания. Он поцеловал эти ледяные пальцы, охваченный жаждой искупления.

— Не делай этого. — Она старалась вырвать свои руки, но он не отпускал их.

— Кэт, — сказал он настойчиво. — Я потерял тебя девять лет назад, но и ты ведь кое-что потеряла. Джон не любит тебя, а я тебя люблю. Все очень просто.

— Ты не должен судить Джона слишком поспешно.

— Я могу себе это позволить. Но взгляни на факты: он пошел сегодня на работу, как если бы ничего не произошло. И оставил нас одних. Как ты думаешь, я оставил бы тебя наедине с соперником, который сам объявил о своих намерениях? Я бы… — Он оборвал фразу, не закончив ее. Он намеревался сказать, что убил бы соперника.

По мере того, как Бретон приближал ее к себе, она говорила все быстрее, все отчаяннее. Он осторожно провел пальцами по ее шее, погрузил руку в ее волосы и прижал к себе. Несколько секунд она пыталась отстраниться от него, а потом — совершенно неожиданно — подставила приоткрытые губы. Бретон не закрыл глаза во время этого первого поцелуя; он желал, чтобы этот поцелуй печатью оттиснулся в его сознании, чтобы он вознесся над временем.

Позже, когда они лежали в пергаментном свете спальни при спущенных жалюзи, он изумленно смотрел в потолок. А ведь это, подумал он, значит быть в здравом рассудке. Он насыщал свое сознание ощущением разрядки и удовлетворения, омывающим каждую клетку его тела. В таком настроении все, что связывает с фактом бытия, прекрасно. В эти минуты он мог испытать необыкновенную радость от тысячи обычных, забытых когда-то вещей, таких, как хождение по горам, рубка дров, вкус пива во рту или создание стихов.